Восточный фас был более доступным по естественным условиям, но оказался сильно поврежденным взрывами и зорко охраняемым мюридами.

Несмотря на это, Кесслер решил предпринять действия именно с этого фаса. Для отвлечения внимания осажденных от восточного фаса Врангель приказал переправить часть войск через Кара-Койсу и расположить их вдоль левого берега реки, под защитой скалистых обрывов. Этот отряд должен был как можно ближе подойти к завалам противника и демонстрацией движения убедить имама в том, что штурм последует с этой стороны, хотя общее наступление намечалось с трех сторон.

С утра солдаты приступили к изготовлению туров, фашин. Подразделениям штурмовиков были розданы деревянные и веревочные лестницы и все остальное, необходимое для работ. В сумерках стрелки ширванского полка, несмотря на сильный огонь противника, стали подходить с южной стороны к завалам Шамиля. На расстоянии ружейного выстрела они залегли за валунами и осколками скал. Маневр удался.

Внимание Шамиля было обращено на южный фас. На остальных участках были оставлены малочисленные караулы. Штурм начался в полночь. Августовская ночь была тиха и прохладна. Шамиль, спокойно расхаживая среди своих воинов, говорил:

— Крепитесь, не падайте духом. Это фальшивая вылазка. С этой стороны они не достанут нас. Если догадаются зайти с тыла, отойдя за двенадцать верст, тогда будет хуже, придется подняться на верхнее плато. Жаль, что три орудия из четырех вышли из строя, но бог не без милости.

Еще днем 24 августа, когда начались осадные работы, генерал Кесслер, объезжая войска, отдавал последние распоряжения:

— За ночь забраться на скалистые обрывы и занять сначала восточный, затем остальные фасы.

С наступлением темноты вызвали охотников у всех трех фасов, которые, карабкаясь по уступам, стали искать удобные места подступов. В 12 часов ночи одному из дивизионов апшеронцев и стрелковой роте гренадерского полка было приказано подняться на первую террасу восточного фаса. Другим отрядам остаться на местах.

Стража, охранявшая восточный фас, услышав внизу шорохи, припала ухом к скале, затаив дыхание. Казалось, в самой преисподней что-то скребли, вколачивали, раздирали, но все это доносилось глухо, едва слышно. Громко стучали сердца караульных, взоры пугливо блуждали по краю темного обрыва, руки судорожно сжимали рукоятки оружия. Вдруг в глухую полночь громовым разрядом ворвалось страшное «ура-а-а!». Дрогнула стража, вскочила на ноги. Тишина воцарилась вновь. Отдаленные отзвуки крика замерли где-то на севере. «Шутят русские солдаты», — подумали стражники. Но те не шутили. На северном фасе действительно был начат штурм. Мюриды сбросили на штурмующих град камней. Сильный грохот падения потряс сонные горы и долины. Воспользовавшись шумом, апшеронцы полезли на свой фас. Преодолевая неимоверные трудности, карабкались они, цепляясь и с трудом удерживаясь на гранитных уступах. Вдруг один из охотников почувствовал прикосновение к голове чего-то мягкого, которое затем замаячило перед глазами. «Канат», — удивился смельчак. Действительно, перед ним болтался канат. Он попробовал ухватиться за него одной рукой, канат натянулся. «Что бы это значило? С этой стороны еще никто не стал ногой на первую террасу. Кто бросил канат, свой или враг? Можно довериться или нет?» Эти мысли с быстротой молнии мелькали в сознании отважного солдата. «Э! Да где не пропадала русская душа… Храни господь!» Солдат обеими руками ухватился за веревку и, упираясь ботинками с железными шипами на подошве в торчащие уступы, стал подниматься рывками вверх, помогая подтягивающему. «Ух!» — произнес солдат, становясь на первую террасу и разглядывая в темноте неожиданного союзника. Перед ним стоял молодой человек в горской одежде, зубы его были оскалены. Подняв указательный палец, горец приложил его к губам. Солдат понял — надо вести себя потише. Горец лег на землю, показывая солдату место рядом. Солдат опустился. Быстро скользящий канат спустился вниз. У солдата при себе была веревочная лестница, и он сбросил ее. Веревку натянули ухватившие внизу.

Из-за обрыва показалась одна голова, затем другая. Новые смельчаки с удивлением смотрели на молодого горца, но никто ни о чем не спрашивал, все было ясно. Теперь три веревочные лестницы и один канат поползли вниз. Дело пошло быстрее. Скоро на первой террасе стало тесно от людей. Тишина. Шум, грохот и крики где-то севернее и западнее. Смельчаки на восточном фасе стали взбираться на вторую террасу, подсаживая, подтягивая и становясь на плечи друг другу. Молодой горец, получив нужный куш, исчез в темноте.

Чуть прорезалась полоска рассвета. Снизу стал подниматься легкий туман. Это было на руку штурмовикам. Многие были уже на второй террасе. Стало светлей. Вдруг мюриды, стоявшие на карауле — на гребне третьей террасы, — заметили охотников и открыли по ним огонь. Перед смельчаками, поднявшимися на вторую террасу, оказалась высокая отвесная стена. Без лестницы нельзя было подняться ни справа, ни слева. Стрелки ответным огнем спугнули с гребня караульных. Охотники стали строить живую лестницу. Самый крепкий широкоплечий солдат стал основанием для второго, второй — для третьего. Двум удалось взобраться на третью террасу. Они сбросили веревочные лестницы, и вновь поползли скалолазы на последнюю ступень.

Заметив группу солдат, неожиданно поднявшихся на фасе, караульные мюриды быстро исчезли. Таким образом, весь дивизион и стрелки проникли в тыл главных сил имама. Но перед штурмовиками на восточном скате горы поднимались еще искусственные сооружения, за которыми укрепились аскеры Шамиля.

Поднялось солнце. То было утро 25 августа — день рождения императора Александра II. По этому случаю должен был состояться парад, молебен за здравие царя и праздничный обед. Фельдмаршал князь Барятинский и барон Врангель, поздравив друг друга с праздником, поднялись на кегерские высоты с биноклями в руках. Восходящее светило косыми лучами касалось части восточного фаса. Врангель был приятно удивлен и обрадован, увидев на верхней террасе красные башлыки своих всадников.

— Орлы! Ни один не уступит лучшему джигиту имама! — воскликнул он восторженно, указывая Барятинскому на первых смельчаков.

— Да, восхитительно! — произнес довольный главнокомандующий.

В это время были двинуты на Гуниб войска со стороны северного фаса. Кавалеристы, опередив пехоту, спешились и быстро стали карабкаться вверх, правее того места, где поднялись первые штурмовики — апшеронцы. Мюриды, охранявшие северный фас, побежали в сторону Верхнего Гуниба. Часть горцев, около ста человек, отрезанные первыми смельчаками от дороги, ведущей к селению, отошли влево — к лесистому холму, который поднимался за речкой. Прямо на них двинулся вооруженный отряд охотников. Один из отступников — аварец, который был среди охотников, крикнул мюридам:

— Эй, люди, сдавайтесь подобру, пока не поздно, видите, со всех сторон подходят наши!..

Мюриды молчали. Они стояли словно загнанные хищники, в любую минуту готовые к последнему смертельному прыжку с оголенными шашками.

Взгляды их были полны решимости и ненависти к врагу.

Старый урядник — аварец Даудил-Магома — предупредил своих смельчаков:

— Не трогайте лучше, их взоры отражают безумное отчаяние. Они скорее пожертвуют свои души, нежели сдадутся.

Кавалеристы вняли совету урядника, стали отходить в сторону, но в это время со стороны северного фаса вдруг появились ширванцы. Апшеронцы присоединились к ним и вместе двинулись на засевшую в кустах сотню мюридов. Начали с короткой перестрелки, затем кавалеристы, оголив клинки, бросились к кустам. Мюриды с шашками и кинжалами в руках ринулись на них. Завязалась жестокая схватка на берегу Гунибки. С севера, сверкая начищенными штыками, продолжали подходить ширванские стрелки. Со стороны Верхнего Гуниба началась стрельба. С грохотом покатился трескучий вал камней. Часть войск кинулась на штурм селения. Другие продолжали сражение с оставшейся внизу сотней мюридов. Поспешивший на помощь сотне небольшой отряд во главе с имамом вынужден был вновь отступить с большими потерями от огня новых нарезных винтовок, которыми были оснащены русские стрелки. Окруженная со всех сторон, сотня мюридов билась с отчаянием, до последнего вздоха. Маленькая речушка была запружена трупами. Ее воды сделались кроваво-красными, словно отражали зарево восходящего солнца. Ни один из воинов Шамиля не сдался живым, но и не устоял против превосходящих сил.