Бетлинских высот было две. На одной засел наиб Инкау, на другой — Гази-Магомед. Ракусса решил сначала взять ближайшую высоту, на которую вели две тропинки, одна была очень крута и извилиста. Все внимание Инкау обратил на нее. Вторая вела в тыл.

Всадников Ракусса отправил по второй, чтобы они зашли с тыла, пехоту двинул по короткой, крутой тропе вверх. Заметив движущихся гуськом солдат, мюриды открыли по ним ружейный огонь. Когда Инкау увидел скачущих в обход всадников, он забрал часть мюридов с завалов первого уступа и быстро отвел в тыл. Пехота отступила к скату горы, который был покрыт густым лесом, и отсюда начала вести перестрелку. Смельчаки поднялись на первый уступ. Второй уступ, высившийся над ними, был еще круче. Лишь одна змеевидная тропинка вела к этому уступу, но она находилась под сильным перекрестным огнем мюридов. Подниматься по ней означало идти на верную гибель.

Ракусса созвал офицеров на совет. В это время к генералу подошел хорунжий. Это был аварец из Хунзаха.

— Господин генерал, разрешите осмотреть местность, — сказал хорунжий. — Насколько я помню, справа, если обойти позицию с фланга, должен быть лес, в котором пролегает узкая козья тропка. Если она не взорвана, мы можем обогнуть опасную позицию, зайти в тыл с двух сторон и ударить по врагу с меньшими потерями.

Ракусса разрешил. Хорунжий с есаулом и несколькими десятками всадников поскакали по косогору. Инкау следил за ними. У взорванной скалы, преграждавшей путь в обход, всадники остановились. В это время на них с шумом и треском посыпался град камней. Всадники успели отскочить. Ракусса на помощь смельчакам выслал дивизион драгун. Часть конников завязала перестрелку, другая занялась исправлением тропы. Ведя под уздцы лошадей, кавалеристы стали карабкаться вверх. Кони, словно большие козы, перескакивали с уступа на уступ. Некоторые лошади свалились с кручи. С большим трудом удалось дивизиону вскарабкаться на площадку перед последним уступом. Путь в тыл Инкау был открыт.

Увидев дивизион на недоступной площадке, мюриды были ошеломлены. В их рядах началась суета.

— Сбросьте камни на тех, кто идет во фронт, и начинайте отходить в сторону Цытаныха, — скомандовал Инкау.

Конники, пошедшие в обход, заметили отступающих мюридов и бросились вдогонку, но, увидев ручей, и люди и животные кинулись к воде.

Вслед за Инкау со второй высоты отступил Гази-Магомед.

Ракусса повел пехоту к Ахкенту. На следующее утро к нему подошел с отрядом Врангель. В тот же день командующий принял депутации от жителей Цытаныха, Ахкента и других аварских аулов, которые проявили покорность.

К началу 1859 года имамат Шамиля крайне истощился. Население Чечни и Дагестана катастрофически убывало из-за длительной войны. Многие наибы, превратившиеся в феодалов, потеряли интерес к борьбе и думали только о сохранении своих состояний. Население, подвластное имаму, терпя насилие, несправедливость, обман и бесчинства некоторых наибов, потеряло веру в самого имама. Помимо военных неудач, распрей внутри Государственного совета страна была охвачена голодом. Засуха, продолжавшаяся в последние годы, привела к неурожаю. Гибли от голода люди, падал скот. Потеря Чечни, которая во все времена являлась житницей для Дагестана, усугубила моральную подавленность, апатию измученных горцев Аварии.

Но Шамиль, прошедший суровый путь испытаний в жестокой борьбе, привыкший к бедствиям, поражению и блеску побед, еще не терял надежды на лучшее, уповая на бога. Он хотел идти до конца навстречу неведомой судьбе, не складывая оружия.

Когда преданные ему наибы, потерпев поражение, представали перед ним, склонив от стыда головы, он говорил, успокаивая их:

— Ну что же, значит, так тому и быть, не огорчайтесь. Я сам бежал не раз, унося горький позор поражения, но не терял надежды на радость грядущих побед. Упаси вас аллах от гнусного падения — предательства и измены. За потерей может следовать выигрыш, за отступлением — успех. Я ведь тоже отхожу, теряя то, что теряете вы. Помните Ахульго? Казалось, там было потеряно все. Но благодаря милости аллаха мы обрели позднее во сто крат больше.

Так успокаивал своих сподвижников имам. Сам же он искал успокоения в молитвах.

Каждый день недобрые вести следовали одна за другой. Все дальше и дальше углублялись в горы отступавшие по всем фронтам аскеры Шамиля. Горели аулы, метались беженцы. Одна укрепленная позиция мюридов за другой бралась уверенно двигающимися на Аварию царскими войсками.

Шамиль, покинув с семьей Ишичали, переехал в Карату. Имущество и казна под охраной русских солдат-перебежчиков во главе с казначеем Хаджиявом, устадом Джамалуддином-Гусейном и купцом Мусой были отправлены в Инхуб. На горе Килял, сильно укрепленной позиции, около Ишичали Шамиль оставил сельского кадия. В крепости на горе была спрятана часть имущества, вооружения, кожаные мешки с порохом. После ухода имама ишичалинцы разграбили имущество. Особенно отличились в грабеже те, что в период расцвета власти Шамиля были приближены и возвеличены. Они же, опережая измученных, шатающихся от голода соплеменников, поспешили с повиновением навстречу царским генералам.

У Караты бурлил людской поток. Сюда стекались последние соратники имама, обессиленные, но не утратившие мужества и бодрости духа. Сюда скакали гонцы и те, кто по собственной воле решились известить имама о недобрых делах в отдаленных районах. Прискакавший из крепости Ириб Юнус доложил имаму:

— Наиб Даниель-бек до подхода гяуров вступил с ними в письменные переговоры и сдал без боя крепость Ириб.

— Этого следовало ожидать от бывшего царского генерала. Кто изменил раз, тот не остановится перед изменой вторично, — ответил Шамиль.

— Сорок вьюков твоей библиотеки и казна разграблены, — сообщил Юнус после короткой паузы.

Шамиль встрепенулся.

— Как, кем? — спросил он.

— Жителями трех карахских селений. К ним присоединились некоторые из твоих наибов. Это случилось ночью в пути к крепости Ириб, где хотели укрыть казну. Наши солдаты не смогли воспрепятствовать — их убили.

— Может быть, это дело рук Даниель-бека? — спросил Шамиль.

— Не могу сказать, знаю только, что после того, как все было разграблено, часть солдат и мюридов поднялись в Цуриб. — Казначей очень сокрушался о разграбленных драгоценностях и укорял себя: — Осел я длинноухий, говорил ты не раз: не дрожи над всем этим, не скупись, оно не вечно в людских руках. Многое из этих ценностей омывается слезами и кровью, переходя из рук в руки. Они не принесли счастья тем, кто владел ими до нас, не увидим от них радости и мы. Отдай их народу, чтобы убить зависть и очистить умы от нехороших дум.

— Бережливость твоя доходила до постыдной скупости, вот ты и поплатился за это, но не казну мне жаль, а свою библиотеку. Всю жизнь, как драгоценные крупицы, собирал я книги, видя в них самых мудрых, самых преданных друзей… Что с ними станет теперь и почему не явился ко мне Хаджияв?

— Он оставался в Цурибе вместе с солдатами, туда Хаджияву прислал письмо Даниель-бек. Он писал: «Идите к нам, пока не очистили ваши карманы и не сняли одежду злоумышленники». Хаджияв не пошел к Даниель-беку, он поднялся в селение Куруш. Но вскоре явился туда отступник, служивший у русских наибом. Он арестовал Хаджиява и тех, кто был вместе с ним. Их под конвоем увели в Тилик. Там солдат-перебежчиков приобщили к русским частям, Хаджиява тоже освободили из-под ареста, но оставили при себе.

— Что же делает подлый изменник Даниель? — спросил, не скрывая возмущения, Шамиль.

— После того как сдал Ириб со всем, что там находилось, он поехал в Тандуб к генералу Меликову. Уезжая из крепости, Даниель утверждал, что тот приглашает его к себе. Затем мы узнали, что генерал принял его приветливо, оказал почести и выделил сто носильщиков для переноса его имущества в крепость Чарталы.

Слух о сдаче Чоха и Телетля с переходом на сторону русских телетлинского наиба Кебед-Магомы поразил имама как гром среди ясного дня.