— Читай, здесь написано по-русски, — сказал он.

Даниель-бек, пробегая глазами по строкам, стал переводить:

«Почтенный Шамиль — сын Доного, имам Дагестана и Чечни! От имени его величества императора всея России Александра II спешу исполнить высочайшее поручение. Прежде чем начать вооруженные действия против вас, его императорское величество считает своим долгом предложить вам заключить с нами мирный договор. Если последует ваше согласие, после скрепления договора подписями и печатями мы обязуемся разрушить все укрепления и вывести из страны русские войска. Лично вы как имам будете возвеличены, отмечены высочайшими наградами и будете оставлены управлять Дагестаном и Чечней под началом царского правительства. Ответ на данное предложение прошу выслать в письменном виде.

Наместник Кавказа князь Барятинский».

Шамиль ознакомил членов Государственного совета с посланием Барятинского. Никто из присутствующих советников и ученых не согласился на заключение мира.

— Я тоже такого же мнения, как и вы, — сказал Шамиль. — Поистине русские цари приятны речами, богаты деньгами, с ними, может быть, легко сначала, но тяжело после. Мы ответим отказом, уповая на аллаха.

В ответном письме Шамиля было сказано:

«Достойный сардар! После многих столкновений и сношения с вами мы не верим царским ставленникам и самому царю, ибо те, с которыми мы имели дело, изменяли своим клятвам и обещаниям, а вы есть их последователь. Что касается личности имама, — может ли он, осуждавший и наказывавший отступников, добровольно склониться к тому, в чем обвинял других?

Меджлис имамата».

К удивлению присутствующих, Даниель-бек, бывший царский генерал, отказался поставить свою подпись под ответным письмом. С некоторых пор отношения Даниель-бека с Шамилем стали натянутыми. С того времени как он выдал свою дочь Каримат за среднего сына имама Гази-Магомеда, формы его правления изменились. Он стал груб и высокомерен в обращении с мюридами и простым народом, допускал в порывах гнева рукоприкладство, облагал подвластных непомерными налогами, обуреваемый страстью к обогащению. Когда это стало известно Шамилю, он вызвал его и подверг осуждению поведение не в меру старательного наиба. С того дня Даниель-бек считал себя оскорбленным.

Когда секретарь поднес Даниель-беку письмо на подпись, он, в отличие от остальных, не взял пера. Члены меджлиса тотчас встали, чтобы оставить наедине наиба и Шамиля.

— Чем объяснить твое несогласие с остальными? — спросил Даниель-бека Шамиль.

— Я много думал и пришел к выводу, что нам лучше пойти на мир с царем. Не все цари и не все люди одинаковы, и может быть, Александр II не изменит своему слову.

— А мне известно, что владетели трона не считают зазорным отступать от обещанного или изменять слову, данному низшим по сословию и особенно иноплеменным.

— Может быть, — согласился наиб, — они допускают это по отношению к отдельным людям, но в данном случае, когда будут договариваться представители большого государства с малым, на мой взгляд, подвоха не должно быть.

— Значит, ты за мир с гяурами? — спросил Шамиль.

— Да, имам, если на это пошел султан государства Османов, почему бы не пойти и нам…

Шамиль задумался, затем, тряхнув головой, решительно сказал:

— Нет, я останусь верным пути, по которому шел с юных лет до седин. Не запятнаю совесть, не уроню честь.

Глава четвертая

После окончания Крымской войны Шамиль не предпринимал никаких действий. На дагестано-чеченских пограничных линиях тоже наступило затишье. Имам занимался большими делами своего маленького государства, связанными с будущей войной, разрухой и неурожаями — последствиями войны недавней. Он стал больше уделять внимания дому, детям, но особенно Джамалуддину и Гамзату, от которых узнавал о происходившем в России.

В одну из пятниц, после молитвы, Шамиль сидел в своей библиотеке с Джамалуддином и Гамзатом. Молодые люди, бывшие офицеры царской службы, с первых дней возвращения на родину в беседах с Шамилем только отвечали на его вопросы. Шамиль не имел привычки говорить с членами семьи о делах государственных. По отношению к Джамалуддину и Гамзату он был сдержанно внимательным. Если молодые люди, отвечая на его вопросы, увлекались многословием, он останавливал их незаметно, переводя разговор на другую тему. Сын и племянник вначале чувствовали некоторую скованность в его присутствии, но постепенно привыкли, увидев под внешней строгостью доброту мудреца.

Обычно беседы их начинались после ужина в кунацкой. Шамиль задавал вопросы одному из них. И на сей раз, обратившись к Джамалуддину, он спросил:

— Ты говоришь, что в последнее время жил в Полша?

— Да, отец, я был отправлен в Польшу по приказу царя перед началом крымской кампании, — ответил Джамалуддин.

— Скажи, пожалуйста, страна Полша похожа на Чечню или Дагестан?

— Нет, отец, она такая же равнинная, как и Россия.

— Удивительно. А какую веру исповедует народ?

— Христианскую, только их вера немного отличается от русского православия, как ислам суннитского и шиитского толка.

— Дядя, — вмешался в разговор Гамзат, — ты сказал «удивительно», чему удивляешься?

— Народу Полша. Они такие же мужественные и свободолюбивые, как горцы, и очень способные в делах ратных. Не сомневаюсь, если бы их страна была такой гористой, как наша, никто не покорил бы Полша.

— Откуда ты знаешь поляков, папа?

— Как не знать, давно знаю, с времен покойного праведника — первого имама Гази-Магомеда, да будет над прахом его мир! — Имам предался воспоминаниям: — Я слышал, что в те годы, когда пача Микалай стал творить в Полша то, что творил у нас, народы страны поднялись против него, но не устояли. И обрушил на них свой гнев грозный царь. Одних воинов сослал в страну вечных снегов, других, обладающих военными знаниями, — на Кавказ, драться против нашего народа. Но разве могут те, у кого отняли родину и свободу, умножать успех поработителя? Вот и стали солдаты и офицеры Полша искать у нас и у черкесов убежища. Мы принимали их и даже возвышали над своими, как умельцев и храбрецов. Второй имам — покойный Гамзат — отряд телохранителей составил из солдат и офицеров бывшей польской армии. Некоторых он сделал своими советниками. И у меня их было несколько сотен. При Ахульго они воздвигли укрепления и оборонительные сооружения. Прекрасные стрелки, да и шашкой владели искусно. Когда двинул свои силы на Ахульго коварный генерал Граббе, воины Полша стали у первых позиций. Они до конца разделяли с нами все тяготы длительной осады и пали геройски до единого. Облаченные в наши одежды, они были неузнаваемы. Только чалму не разрешалось носить им как иноверцам. Когда пал Ахульго и кованый сапог царского аскера ступил на поверженный в прах, опьяненный победой гяур не знал, что рядом с мусульманами лежат его единоверцы. Будучи вынужденным отдать тебя в заложники, — Шамиль глянул на Джамалуддина, — я бежал, как побитый волк, потерявший свою стаю. — Шамиль опустил голову. Лицо его стало грустным. Ему всегда было тяжело вспоминать дни поражения.

— Но как видишь, благодаря аллаху, все окончилось хорошо, — прервав молчание, сказал Гамзат.

— Хорошо и то, что вы вновь обрели родину. Но это еще не все. Коронованный львенок, видимо, тоже обладает аппетитом отца. Не зря по его приказу оставлены на Кавказе войска русских, сражавшиеся на турецком фронте. Так что трудно сказать, только всевышний знает, чем все окончится. Несомненно одно, я буду драться до конца.

Джамалуддин поднял голову. Впервые со дня приезда глянув в глаза отцу, он сказал:

— Молодой царь мягче и добрее покойного. Он не разделял многих взглядов своего батюшки. В высших кругах поговаривали, что он сторонник конституции и умеренных мер воздействия на народ. Этим можно объяснить его стремление к заключению мира сразу же после смерти отца. Если я не ошибаюсь, он официально ставил вопрос о мире с тобой — и кажется, на довольно выгодных для тебя началах.