— Уйди! — тихо, но строго приказал Джамалуддин и, сделав резкое движение, отвернулся к окну.

Гази-Магомед с явным злорадством посмотрел на застывшего у окна брата и, не сказав ничего, вышел из комнаты. Когда дверь за ним захлопнулась, Джамалуддин быстро подошел к двери. Хотел выйти из комнаты, но раздумал, вернулся, погасил свечи и, не раздеваясь, лег на тахту. Он был потрясен. Тупая боль стеснила грудь. Громко и часто забилось сердце. Он расстегнул ворот рубашки, снял пояс. Лег на один бок, на другой, затем на спину, поднялся, сел и снова лег. Сдерживая слезы, он уставился перед собой. Затем взгляд его застыл на стекле окна, слегка освещенном слабым светом выплывшей луны. Облако медленно двигалось на север. Вскоре оно исчезло. В мрачном квадрате окна слабо мерцала крохотная далекая звезда. Но и звездочка скоро угасла, как последняя надежда обреченного. Джамалуддин глубоко вздохнул. Ему было тяжело, словно он потерял близкого, родного человека. Крылатые мысли унесли его в далекий Санкт-Петербург. Он вспомнил последнюю встречу с императором.

В те зимние дни величественная красота Питера была завуалирована невесомой кисеей густого тумана. И лица людей казались серыми, мрачными. Шли печальные вести с турецкого фронта. Император повернул портрет австрийца Франца Иосифа лицом к стене и написал: «Неблагодарный!» Николай I в 1848 году помог ему подавить восстание под предводительством Магуара. Теперь же коварный Франц вместе с Англией и Францией примкнул к туркам.

В те суровые февральские дни он, Джамалуддин, по срочному вызову царя примчался из Варшавы в столицу. Царь вместе с семьей переселился из Зимнего дворца в Гатчину. Джамалуддин вспомнил, как встревоженный военный министр спешил доставить его к царю. Император принял без промедления. Он встретил их стоя, в военной форме, приветствовал поклоном головы, молча. Затем сказал:

— Джамалуддин, вот депеша от наместника Кавказа князя Воронцова, — Николай I подошел, положил руки на плечи юноши. — Настало время, когда ты должен возвратиться в горы. Я любил тебя, всегда относился как к родному сыну. Уверен в твоей преданности мне и русскому народу. Ты унаследовал мужество, совесть и замечательный дар божий — природный ум своего отца. Я дал тебе блестящее образование, светское воспитание и сделал отличным офицером. Мне очень тяжело расставаться с тобой. Я знаю, что такое Кавказ. Трудно будет тебе в этой глуши, тишине первозданной. Быт и нравы полудиких племен, коих еще не коснулась европейская цивилизация, будут тебе в тягость. Но там твоя родина, твой народ. Ты возвращаешься к отцу, породившему тебя…

И тогда, в те незабываемые минуты, так же стучало сердце и болезненная судорога сжимала горло. Он силился вспомнить горы, образы родных — отца, матери. Он отвык от них. Ему стыдно было сознаться в том, как тяжело покинуть тех, к кому не только привык, но и с кем сроднился душой. Здесь, на чужбине, он не помнил, чтобы кто-нибудь не только словом, но даже взглядом обидел его. Россия стала для него второй родиной. Он был растерян и впервые за всю свою жизнь, в каком-то тяжелом отчаянии, хотел опуститься на колени перед человеком, которого все считали жестоким правителем, но который буквально пленил его постоянной лаской и вниманием. Царь удержал его. Сильные руки вновь легли на плечи. Он притянул к себе Джамалуддина, поцеловал в лоб, прижал к груди и тихо произнес:

— Благословляю, а теперь простись с царицей, наследником, — Николай указал глазами на дверь в соседнюю комнату.

…Зимняя тройка в сопровождении отряда казаков ехала к окраине столицы. Ее остановили у шлагбаума для проверки документов. Последним прощальным взглядом окинул Джамалуддин город с золочеными куполами церквей и опустил голову. Императорский эскорт вырвался на широкий тракт.

Тоска стеснила грудь. Гнетущее чувство охватило душу. Будто стоял он у края могилы и самое дорогое торопливо забрасывали щебнем и комьями глины. Было тяжело и оттого, что не дали ему забежать проститься с Ольгой Олениной. Светлоглазая, с бурным каскадом ниспадающих на плечи золотых волос, воспитанница пансиона благородных девиц стояла перед ним, смущенно опустив глаза, на фоне серого неба, скупо ронявшего легкие сухие снежинки. А вокруг расстилалась бесконечная белая даль, загадочная, как будущность. По обочинам дороги, как сказочное войско, неподвижно застыли заснеженные сосны и ели. Медленно двигалась кавалькада, оставляя свежий след на снегу. Легкая поземка быстро заметала следы, точно предавая забвению прошлое.

Дорога, бесконечно долгая, тянулась, как скучная жизнь отшельника. Москва, Курск, Воронеж, Ростов — последний этап юго-востока России. Здесь зимнюю тройку сменили на карету. Теперь путь лег по раздолью придонских степей. Маленькие городишки, приземистые хатки казачьих станиц и хуторов — и вот наконец Ставрополь. Когда вдали показалась зубчатая гряда Кавказских гор, отделяющих Европу от Азии, и повеяло ласковым теплом юга, гнетущая тяжесть спала с сердца.

Владикавказ. С какой радостью встречали его местные офицеры. Дочь и жена губернатора упрашивали остаться хоть на несколько дней. Но он отказался ради князя Чавчавадзе, который за пять дней до того прибыл из Тифлиса и с нетерпением ждал его. Джамалуддин вспомнил, с каким восхищением представлял его каждому встречному шумливый, темпераментный грузинский князь Давид. Вся знать Владикавказа собралась в тот же вечер у губернатора. Генерал устроил бал в его честь. Все мужчины были в восторге от блестящего улана, а дамы без ума.

«Какой красавец! Неотразим!» — шептали они, а князь Чавчавадзе, обращаясь к стоящим рядом, восторженно шептал: «Это же типичный европеец! Холеный аристократ с отличными светскими манерами, вы только обратите внимание, послушайте, как он говорит по-французски, ах, прелесть!»

Девушки, приглашенные им на танец, млели от счастья. Он ощущал легкий трепет их нежных рук и сам волновался, несмотря на то что всеобщее внимание для него было привычным с малых лет.

В Грозном, затем в Хасав-Юрте офицеры гарнизонов устраивали ему торжественные встречи.

Все это осталось за тяжелым занавесом жизненной сцены и только всплывало в памяти, как сказочное видение.

Так, вспоминая минувшее, до утра не смыкал глаз Джамалуддин.

Когда первые лучи солнца крадучись заглянули в саклю, он обвел взглядом маленькую комнатку, коричневый бревенчатый потолок, глиняный пол. Половину комнатки занимали деревянные нары, устланные войлочным ковром. Это и стол, и стул, и кровать. На стене простой ковер, над ним на гвоздях — кинжалы, шашки, два кремниевых пистолета, турецкая кремниевая винтовка. Оружие дорогое — в серебряной оправе, с золотой насечкой. Рядом на гвозде — андийская бурка с длинным шелковистым ворсом. В углу на полу небольшой медный таз, рядом — изящный кувшин с водой. «Могила скифского воина, только наземная, — подумал Джамалуддин. — Император тоже, наверное, положен в склеп».

Он представил себе Николая I, высокого, величественного, могучего, властного человека, который превратился в бездыханную вещь, в ничто, над которым господствует Ее величество Смерть — жестокая, неумолимая царица вселенной. Может быть, очень скоро она явится последней гостьей и в эту саклю. И разве он виноват в том, что с детских лет был отторгнут от родины, близких и душой привязался к чужой стране и народу, от которых видел только доброе? Привыкнет ли он теперь к этому бедному краю, убожеству неустроенного быта, простоте и строгости нравов? Тяжело вздохнув, Джамалуддин коснулся рукой груди и нащупал маленький крестик. Его надела Ольга в час расставания, в день, когда он выезжал в Варшаву. Первый поцелуй в прощальный день. С той минуты он никогда не расставался с крестиком. Девушка сняла его со своей груди и надела на него во имя сохранения любви, и не только к ней, но и ко всему русскому. С того дня этот символ страданий Христа принес ему не только горечь разлуки с той, о которой мечтал и во сне, но и муки утраты второй родины.

Он представил себе, с каким ужасом отшатнулся бы от него отец и все остальные, если бы увидели этот крест. Он не расстанется с ним до конца своих дней, и не потому, что отрекся от аллаха и верит в христианского бога, нет, он видит в нем благородный металл, недоступный ржавчине, которым навечно припаяно его сердце к России. Умер царь, неужели все кончено и для него? Как поведет дело в стране наследник Александр? Его он знал близко, хорошо. Покойный император только их двоих часто брал с собой на прогулки по Неве и на охоту. Саша обращался с ним как с другом, как с равным.