— А если он не понял, не поддался влиянию Джамалуддина и не согласится на мир? — спросил Барятинский.

— Тогда начинай действовать. Твои права и полномочия никем не будут ограничены.

— Задача сложная, — сказал генерал, подтянув ноги и приподнимаясь.

— Вашим предшественникам было не легче, и все же им удалось привести в повиновение многие племена, — ответил Александр II.

— Я считаю излишними чрезвычайные меры, — сказал Барятинский.

— Согласен, ибо не сомневаюсь в том, что излишне патриотические убеждения Ермолова привели к тому, что в течение многих лет нам не удается восстановить спокойствие в Чечне, Дагестане и на Черноморском побережье Кавказа. Быть может, мне как государю не приличествует говорить об этом, но я позволяю себе это, зная, с кем и для чего говорю.

Барятинский продолжал:

— Надо учесть еще то обстоятельство, что во времена Ермолова подавление возникших волнений не составляло трудностей. Горцы тогда не знали, что такое регулярный строй. В те времена достаточно бывало одного пушечного выстрела, чтобы вызвать смятение среди них. Зачастую отряды, высланные к мятежникам, одним только видом могли восстановить спокойствие. Тогда между горцами не было единства.

— Мне кажется, настоящее единение их относительное, — возразил император. — С тех пор как фельдмаршал князь Воронцов изменил политику, ему удалось привлечь на свою сторону имущую прослойку населения гор, и особенно владетелей — шамхальство, уцмийство, ханства: Дербентское, Казикумухское, Кюринское, Мехтулинское и других, — которые стали теперь нашей надежной опорой на Кавказе.

— Безусловно, — согласился Барятинский.

— Польза от них очевидна. Сохраняя за владетелями власть на местах, через них мы можем проводить все необходимые меры. Выставленные ими дружины милиции и ополчение благодаря знанию местности, языка, быта, нравов и обычаев оказывали и могут оказать нашей армии незаменимую услугу. И еще важно учесть то, что они способствуют разобщению населения во вред стараниям имама. Если бы не бездорожье, успехи нашего войска в горах были бы значительны.

— Понимаю, надо расквартировывать регулярные силы на захваченных участках, обеспечивая продовольствием и всем необходимым, не отходя на зимние квартиры, как это делалось прежде, а для этого нужны дороги, — согласился император.

После некоторого молчания Барятинский, подняв взор, спросил:

— Тринадцатая и восемнадцатая дивизии остаются на Кавказе и отдаются в мое распоряжение?

— Да, — ответил царь.

Барятинский сказал:

— Итак, Рионский край я обращаю в Кутаисское генерал-губернаторство, придав ему шесть отдельных батальонов. Основные силы распределяю между четырьмя намеченными отделами: девятнадцатую пехотную дивизию — на правое крыло кавказской линии, двадцатую пехотную дивизию — на левое крыло линии, двадцать первую — в Прикаспийский край и Дербентскую губернию. Кавказскую гренадерскую дивизию придаю лезгинской кордонной линии, Джаро-Белоканскому округу. Части тринадцатой и восемнадцатой дивизий, казачьи полки и прочие войска распределю сверх указанных сил по отделам. Значит, — продолжал Барятинский, — первоначально все действия будут направлены на Восточный Кавказ, одновременно с трех сторон.

Александр II, утвердительно кивнув, ответил:

— Благословляю!

Барятинский поднялся. Александр II пожал ему руку, затем, обняв старого товарища, воскликнул:

— Бог в помощь! Счастливого пути!

Слегка прихрамывая, новый командующий Кавказской армией пошел к выходу.

22 июля 1856 года последовал высочайший указ о назначении князя Барятинского наместником Кавказа. Слух об этом дошел и до резиденции имама. Когда Шамилю назвали имя и фамилию нового царского ставленника, он, вызвав к себе сына Джамалуддина, спросил:

— Правительством неверных предводителем царских войск в нашей стороне назначен новый генерал. Его зовут так же, как молодого царя — Александром из рода Барятинских. Ты слышал о нем или знаешь его?

— Да, отец, я хорошо знаю этого человека.

— Тогда расскажи, какого он рода, что собой представляет, в каком возрасте?

— Лет ему должно быть около сорока пяти. Он старше императора, но, несмотря на разницу в возрасте, с юношеских лет он был в большой дружбе с наследником и обращался с царевичем на «ты». Отец его — русский князь. Мать была дочерью германского посла Сейн-Витденштейна. Ему дали хорошее образование — светское и военное. Он много лет служил на Кавказе, участвовал в Даргинской экспедиции с Воронцовым. Где-то около Анди был ранен в ногу, за что был награжден и повышен в звании. При штурме Гергебиля командовал кабардинским полком. За отличие в боях за эту крепость был удостоен звания генерал-майора и приглашен в царскую свиту.

— Значит, это матерый волк, знающий ходы и выходы наших кошар… Ничего, мы и с ним померимся силами, пока целы рога и шкура крепка, — сказал Шамиль, поднимаясь с ковра. Он вышел из комнаты через дверь, ведущую в мечеть. Джамалуддин с беспокойством посмотрел ему вслед. Отец все время уклонялся от откровенной беседы с ним. Их встречи бывали коротки и носили не родственный, а полуофициальный характер. У Джамалуддина появлялась робость, которую он не испытывал даже при общении с императором.

Через кунацкую Джамалуддин вышел в коридор и здесь столкнулся с Гамзатом, который, почувствовав себя лучше, стал подниматься, ходить. Высокий, сутулый, с нездоровым румянцем на восковом лице, он казался возбужденным.

— Слышал новость? — спросил он Джамалуддина.

— О Барятинском?

— Да.

— Отец только что сообщил, интересовался новым наместником.

Оба вошли в комнату, сели на тахту.

— Этого следовало ожидать. Воронцов слишком стар, чтобы довершить начатое Ермоловым, — стал говорить Джамалуддин. — Заслуги фельдмаршала нельзя не признать. Несмотря на неудачную Даргинскую экспедицию, вначале он многое сделал. Живя в Питере, я знал обо всем, что делалось на Кавказе. Воронцов восстановил русскую власть в прибрежном Дагестане, обезопасил лезгинскую и чеченскую линии, поставив ряд укреплений. Докончил лобинскую линию, начал белореченскую, взял Гергебиль, Салты, Чох, прорубил много просек, проложил дороги, то есть упрочил на Кавказе власть царя.

— Его система ничем не отличалась от системы Ермолова, — заметил Гамзат.

— Ты не прав, друг мой, — возразил Джамалуддин. — Система Воронцова заметно отличалась от беспощадной жестокости, граничащей с самодурством, системы Ермолова, движущей силой которого были меч и огонь. Воронцов относился более мирно к горцам.

— Какого ты мнения о Барятинском? — спросил Гамзат.

— Александр Иванович — человек разностороннего ума, очень энергичный, решительный. Представь себе, что он в юности писал неплохие стихи. Смолоду приобрел славу отчаянного храбреца.

— Рубака, гуляка, питерский повеса и кутила, — с улыбкой добавил Гамзат.

— Грешки молодости, свойственные многим светским людям, присущи и ему, — согласился Джамалуддин и продолжал: — Я знаю его с времен, когда он служил в Петрограде в лейб-гусарском полку. Он часто посещал царевича Александра, и не столько из-за интереса к наследнику, сколько из-за царевны Ольги. Тогда у гусара Барятинского еще не было шрама на лице. Он был красив и смел и не без основания слыл донжуаном. Ему удалось увлечь Ольгу. Их отношения, кажется, зашли слишком далеко. Узнав об этом, император решил разлучить влюбленных. Красавец гусар был сослан на Кавказ, где и сделал карьеру.

Новый главнокомандующий прибыл в Тифлис. Многие ветераны кавказских битв, лично знавшие Барятинского, искренне обрадовались. Сразу после прибытия нового наместника из его канцелярии в Новое Дарго пришло сообщение о том, что к имаму из Тифлиса следует курьер по особо важным поручениям, которого надобно встретить у границ имамата и проводить до Шамиля.

Две сотни муртазагетов во главе с Гаджи-Али были высланы к Мичику. Пакет, доставленный Шамилю курьером, с пятью сургучными печатями по углам и в центре, действительно имел внушительный вид. Шамиль осторожно вскрыл конверт, развернул лист глянцевой бумаги с государственным гербом и, внимательно поглядев на убористый почерк, передал Даниель-беку.