Одиночество
Смиряет ветер над крышей
Свои ночные полеты.
Не виден мир и не слышен,
Но вижу и слышу что-то.
Там кто-то, будто из бездны,
Ко мне простирает руки,
Там голос, мне неизвестный,
Но я ль не знал этой муки!
На крик во мрак выбегаю.
Тиха, безлюдна дорога.
Кругом лишь темень ночная.
Откуда ж в сердце тревога?
Лишь мглистой березы трепет.
В ночи примстилось, быть может…
Никто никого не встретит
И никому не поможет!
Солдат
Воротился служивый из похода весною —
Колченогий, недужный, с перебитой спиною.
Был он пулями злыми исхлестан, простеган,
Не ходил он иначе, как только с подскоком.
Стал потешником горя, скоморохом недоли,
Забавлял мимо шедших каждым вывертом боли,
И страданий притопом, и печалей приплясом,
И замедленной муки лихим выкрутасом.
Дотащился до дому: «Эй, проваливай живо.
Не работник ты в поле, хоть и скачешь ретиво!»
Он добрался до кума, что в костеле звонарил,
Тот узнать не подумал, было чуть не ударил.
Постучался он к милой, а та рассмеялась,
И плечами и грудью, хохоча, сотрясалась.
«Как в постели с калекой танцевать мне
до смерти?
Лишь на треть человека, а прыжков на две трети!
Мне твои переплясы не милы, не любы,
На усах твоих жестких не уснут мои губы!
За тобой не угнаться, скачешь к самому небу!
Уходи куда знаешь, не кляни и не требуй!»
Вдаль пошел по дороге и пришел он к распятью:
«Иисус деревянный, не возьму я в понятье, —
Чьей рукой, точно на смех, ты вытесан, Боже?
Красоты пожалели и дерева тоже.
Кто тесал твои ноги, безумец незрячий?
Ходишь, видно, вприскочку, не можешь иначе.
Ты такой никудышный, такой колченогий, —
Мне товарищем добрым ты был бы в дороге».
Слыша это, распятый на землю спустился.
Тот, кто вытесал Бога, знать, рассудка решился:
Руки — левые обе, ноги — правые обе.
…Как ходить, Иисусе, при твоем кривостопье?
«Я из хворой сосенки, но хожу я не худо,
Вечность пехом пройду я, недалеко дотуда.
Мы пойдем неразлучно единой дорогой —
Что-то от человека и что-то от Бога.
Можно горем делиться, мы разделим увечье,
Изубожены оба рукой человечьей.
Кто смешней — ты ли, я ли, — ни один
не уступит,
Первым кто рассмеется, тот первым полюбит.
Подопрешь меня телом, а тебя я сосною.
Пусть вершится, что должно, над тобою и мною!»
Взявшись за руки крепко, пошли без промешки
То неспешным подскоком, то хромою
пробежкой.
Сколько времени длилось пребыванье в дороге?
Где часы, что отмерят безмерные сроки?
Дни сменялись ночами, исчезая в безвестье,
Миновало бесполье, безречье, безлесье,
Вдруг нагрянула буря, все во мраке пропало,
И ни проблеска солнца, ни звездочки малой…
Кто там, ночью идущий по вьюжным наметам,
Так божественеет, человечнеет — кто там?
Два господних калеки, два миляги — вот кто это
Шли какой-то припляскою в мир не какой-то.
И один шел в веселье, и другой в беспечалье —
Возлюбили друг друга и счастливы стали.
Ковыляли на пару, плелись как попало,
И никто не постигнет — что в них так ковыляло?
Колтыхали вприскочку, нескладно, нелепо,
И вот доскакали до самого неба!
Леопольд Стафф (1878–1957)
Нике Самофракийская
Реет музыка в складках одежды легчайшей.
Недоступен для птицы полет твой великий,
О богиня триумфа, — сквозь время все дальше
Ты уносишься, Самофракийская Нике!
Хлещешь крыльями воздух и в вихре полета
Лавры славы несешь. Не хочу их нимало.
Лишь тому я завидую, ради кого ты
Напрочь голову в дальних веках потеряла.
Минута
Минует? Что поделать с нею!
На то она ведь и минута.
Покинет, становясь ничьею,
Как облака, меняясь круто.
Минуте, в измененьях скорых,
О предыдущей помнить поздно;
От века плещутся в озерах,
Сменяясь, девушки и звезды.
Юлиан Тувим (1894–1953)
Квартира
Тут всё не наяву:
И те цветы, что я зову живыми,
И вещи, что зову моими,
И комнаты, в которых я живу,
Тут все не наяву,
И я хожу шагами не моими, —
Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пенной
Меня сюда забросил океан.
Едва прилягу на диван —
Поток минувшего умчит меня мгновенно.
Засну — и окажусь на дне.
Проснусь — и сквозь редеющий туман
Из темных снов доносится ко мне
Извечный, грозный гул вселенной.