— Кто ее колотит, кто? — вспыхнул Андрей и с неприязнью посмотрел на него. — Ну и мастак же ты все валить на меня…

Вздохнув, хотел еще что-то сказать обозленному старику, но махнул рукой и, надвинув кепку почти на самый нос, начал торопливо спускаться по лестнице. Сердце щемило, в голове шумело и гудело. Чтобы успокоиться, решил выпить. Напрямик пройдя железнодорожное полотно, подошел к винному магазину, когда уже начал накрапывать дождь. Был вечер, и народ, в основном мужики, с мокрыми блестящими волосами толпились у прилавка. Водку продавали прямо на улице, из ниши, которая была сделана в боковой сельповской двери. Андрей видел, как мелькали в ней белые, похожие на детские руки продавщицы с модными перстеньками. Ритуал был обычным. Руки брали деньги, а отдавали водку, кому две бутылки, кому одну. Лица продавщицы не было видно, да оно и не нужно было в такой ситуации. Мужские лица, покрытые испариной и дождевыми каплями, смотрели на водку, как смотрит бык на самку.

«Дура Валька, ох и дура… — подумал Андрей, становясь в очередь. — Трезвого не захотела меня, а теперь вот возьму и напьюсь. И к ней не пойду. Пойду в избу, печь затоплю, сварю яиц».

Андрея высмотрел сосед по лестничной клетке, стоящий впереди.

— Иди сюда, — махнул он рукой.

Андрей, поблагодарив его, встал впереди него.

— Ты что, опять с женой полаялся?

— Да было немного… — ответил Андрей.

— А я вижу, вид у тебя, словно пес побитый. В самый раз только выпить… — И, улыбнувшись, он подтолкнул Андрея: — Давай, шевелись…

Андрей взял бутылку и отошел от прилавка. Хотел прямо тут же, за углом, немного выпить, но передумал. Мелкий дождь хлестал, щекотал губы и щеки, попадал за ворот, в глаза. Он рад был, что мок под дождем.

— Не грусти… — улыбаясь, сказал сосед. — Волшебник, который исцелит тебя, в бутылке… — И, попрощавшись, побежал по улице.

Доброе прощание соседа ободрило его.

Наступал вечер, и синеватое в центре летнее небо по краям начинало темнеть. Воздух был влажным, лужицы под ногами, растекаясь, пузырились. До закрытия магазина оставался час. Очередь, разрастаясь от вновь прибывающих мужиков, становилась все более оживленной. Дождь не пугал ее. Да и если бы по ней палили из ружья, она все равно бы не разошлась.

Поздоровавшись с Андреем, к самому прилавку подошел старец с длинной бородой и с палкой в руках.

— Дядя Добрый пришел! Дядя Добрый пришел! — загудела очередь.

Старец был желанный гость очереди, все его знали и уважали. Самые первые, дружно расступившись, пропустили его к прилавку. С молчаливой торопливостью он начал рыться в карманах, но никто не услышал ни звона монет, ни шороха купюр. И тогда, вывернув их, он, посмотрев на очередь, страдальчески произнес:

— Братцы, налейте инвалиду войны сто грамм. А я вам за это что-нибудь божественное спою.

На какую-то секунду-другую очередь замерла. И лишь слышно было, как продавщица прокричала:

— Вы что там, вымерли все?..

Не понимая ситуации, а может, наоборот, улавливая ее, старик обратился к ней:

— Доченька, налей сто грамм, а я тебе за это что-нибудь божественное спою.

И тут только Андрей увидел лицо продавщицы. Пухленькое, кругленькое, с вздернутым кверху носом и потными губами.

— Водка не вода… — огрызнулась она. — А помирать я не собираюсь, чтобы мне божественное петь.

Но тут кто-то закричал:

— Инвалид войны имеет право без очереди…

— Так это же Дядя Добрый, он всегда без денег… — захихикал другой.

— Ну что стоишь как каменный, отходи, тебе говорят… — закричала продавщица, замахнувшись на старика беленькой ручкой. На дожде ее перстеньки заблестели ярче обычного. — Надоел всем хуже редьки, без тебя и так все ясно, всем дорога на тот свет.

— Дочка, я не бутылку у тебя прошу, а сто грамм… — и старик, вывернув пустые карманы, поклонился ей.

Очередь зашумела, загудела.

— А что, братцы, — сказал кто-то, — соберем Дяде Доброму на бутылку, а он нам за это божественную песенку споет.

Может, кто-то из-за скудности денег и не согласен был на это предложение, но промолчал. Большинство проголосовало «за». И через минуту перед продавщицей предстала горка мелочи, собранная мужиками.

— Он просил сто грамм… — вспыхнула она. — А получается целая бутылка.

— Ничего, он крепкий, на ногах стоит… — засмеялись мужики и вручили старику бутылку. — Доволен, дед?

Старик, сняв кепку, поклонился всей очереди, а затем, сунув бутылку за пояс, сказал:

— Никогда не забуду, просил сто грамм, а дали целую поллитру.

— Да он же наркоман… — презрительно фыркнула продавщица. — Каждый день просит сто грамм.

Мужик, покупающий водку после деда, сказал ей:

— Зин, ну будет тебе… Пусть дед споет что-нибудь.

Зинка, коршуном высунувшись из ниши, со злостью крикнула ему:

— Ты гляди, дозаступаешься… Заступничек нашелся. Без очереди больше не дам, будете стоять у меня как миленькие…

— Ладно, заткнись… — спокойно огрызнулся мужик. — Он за народные деньги бутылку взял. Так что сиди и не высовывайся.

— Милицию вызову, тогда узнаете, — и, выругавшись, Зинка юркнула обратно.

Ни мужик, ни другие, стоявшие рядом с ним, не обратили внимания на эти ее слова. Все они, как и очередь под дождем, смотрели на старика, который, перекрестившись и раскланявшись, приготовился петь.

Лицо старика, покрытое дождевыми каплями, напряглось. Вытерев лоб, он прищурил глаза. В вечернем сумраке от них исходил необыкновенный свет, полный любви и ласки.

Именно за эти глаза прозвали старика Дядя Добрый.

— Дядя Добрый, хватит молчать, — ворчливо произнес мужик. — Народ просит. Канай, тебе говорят…

Старик даже ухом не повел. Словно к чему-то прислушиваясь, весь напрягся, а затем, чуть наклонив голову, видно для того, чтобы дождевые капли не застилали глаза, сложил на груди руки и хорошо поставленным голосом запел:

А затем он, не боясь, что дождь зальет глаза, гордо подняв голову к небу и сжав руки в кулаки, продолжил:

Дождь шел, а старик все пел. Очередь, замерев, стояла неподвижно. Даже продавщица и та, вновь высунувшись из окна, в трогательной задумчивости смотрела на старика, который покорил своим пением не просто людей, а, можно сказать, пьяниц, абсолютно пропащих и ничего уже особо не значащих в этой жизни.

Андрея поразила людская послушность. Впервые он видел, чтобы люди могли внимательно слушать божественное пение в таких условиях и в таком не очень приличном месте.

Закончив пение, старик перекрестился, а затем, достав из-за пазухи нательный крест, поцеловал его.

— Молодец, старик! — захлопали в ладоши мужики. Глаза их сияли.

Продавщица исчезла в нише, и вскоре руки ее заработали как автомат, проделывающий операцию деньги — водка, деньги — водка.

Старика окружили. Каждый желал его угостить и поговорить о Боге и обо всем остальном на свете. Дядя Добрый с покорной ласковостью принимал угощения. И чувствовалось, что на своих ногах он сегодня домой не дойдет.

— Дедуль, а хор ты мог бы возглавить? — спрашивали мужики.

— Если получиться, то смог бы, — улыбался старик и, осушив стопку, добавлял: — Хотя, конечно, я больше по божественному разумею. Но ведь сами посудите, раньше ведь в России все с божественного начиналось.