На что другой возразил:

— Была бы рыбалка, а отрава найдется… — и засмеялся: — Опять, видно, без закуски придется пить.

— А на кой она, закуска, — сказал рыбак. — Ненавижу закуски. Душа ноет, нету мочи…

— Ну будет, будет тебе… — успокоил его тот и, тревожно посмотрев на взвивающиеся пенистые волны, добавил: — Еще не выпил, а уже забузил, хромой дьявол…

Все засмеялись. Чайки закружились над сетями.

— Кри-э! Кри-э! — звонко закричали они.

Художник медленно пошел по берегу в сторону деревни, которая была далеко за горизонтом. Подойдя к самой воде, зачерпнул ее ладошкой и намочил ею лоб и лицо.

— Ну вот, — прошептал он. — Это, кажись, то самое место, на котором я прошлый год церковку рисовал.

Впереди, чуть левее от берега, два бородатых старика рыбака, один большой, другой маленький, под навесом варили уху. Маленький, лицо которого было отекшим от выпивки, пробовал ложкой ее на вкус. Он с наслаждением дул на жидкость и, радостно улыбаясь, чмокал губами.

Запах дыма перебивался запахом рыбы.

Небо нахмурилось еще более. И купола церкви, которая стояла на горке, обозначились еще четче.

С робостью художник посмотрел на храм и перекрестился. И в эту же минуту в его душе появилась горькая обида на самого себя, что вот он, оказывается, какой подлец, вспомнил о храме и о вере лишь в трудную минуту. Руки его задрожали. Он с любовью посмотрел на купола храма, которые владычествовали над округою, и облегченно вздохнул. «Господи мой!» — подумал он, а затем прошептал:

— Почему столько лет нет стекол в храме?

Лицо его побледнело, и он точно в потемках как-то неестественно прикоснулся рукой к груди и глубоко вздохнул:

— Я все погубил… Я во всем виноват.

И тут же в каком-то исступлении стал перед храмом на колени.

— Господи, прости!

Дыхание спирало. Не было сил вымолвить слово. Наклонив голову к земле, он заплакал.

Маленький старик, выплеснув уху из ложки, ласково посмотрел на художника и добродушно произнес:

— Пьяный человек… — и сказал высокому, седая борода которого красиво развевалась на ветру: — Николай, налей водки и отнеси ему… А то, вишь, мается.

Тот молча налил полстакана и, подойдя к художнику, легонько коснулся его плеча.

— Браток, посмотри на меня.

Художник, вздрогнув, приподнял голову. Перед ним стоял бородатый старик с большими глазами и в рубашке навыпуск.

— Это твой голос? — спросил испуганно художник.

— Мой, — тихо ответил старик и перекрестился. — Сохрани тебя Бог! Если несчастье какое… На-кась, выпей.

Художник вытер лицо и осторожно взял из его рук стакан.

— Не миновать, — прошептал он и выпил до дна.

— Ну вот, казнил свое горе, — улыбнулся старик, а про себя подумал: «Удивительно маются русские люди…»

— Богатому везде хорошо, — произнес в ответ художник и, приподнявшись с земли, благодарственно поклонился. — Спасибо, отец! — Слабо улыбнувшись, махнул рукой. — Раньше никогда Бога не вспоминал, а тут вдруг взял и вспомнил.

Старик, не слушая его, торопливо шел к навесу, где варилась уха и где дожидался его товарищ.

— Что же это он? — растерянно прошептал художник. — Угостить угостил, а выслушать не захотел… — И крикнул ему: — Отец, скажи, далеко до деревни?

Старик, остановившись, оглянулся и, указав в сторону косогора рукой, сказал:

— Там за горкой начинается тропа, по ней и иди… — и вновь пошагал к навесу. Но затем остановился, бросив стакан на землю, посмотрел на художника, в каком-то испуге уставившегося на него.

Осиротелое судно болталось на якоре недалеко от берега. Рыбаки, вытащив сети на берег, подсчитывали улов. Нищий в лодке, то и дело подмигивая мальчонке, играл на гармошке. И хотя дождь уже помаленьку накрапывал, однако никто не знал, когда он пойдет по-настоящему.

— Это не ты ли случайно сегодня тюки грузил? — спросил старик подошедшего к нему художника.

— Нет, нет, — ответил тот.

— А в какую тогда деревню идешь?

— В Скворцы… — прошептал художник. Тело его заныло. И ему захотелось упасть на теплую землю под навесом и полежать на ней.

— Вот те Христос! — пролепетал старик и, перекрестившись, тихо проговорил товарищу: — Скворцы ведь в прошлом году снесли, водохранилище теперь там.

Художник, не слушая их, прилег на теплую землю. Перед его глазами были щербатые доски навеса, прогнувшиеся брусы и паутинки, в которых застряли дождевые капли. Воздух шевелился под навесом. Запах дымка сменялся преддождевой свежестью и кислинкой от недавно разделанной рыбы. Тепло земли разливалось по его телу легкой, веселой дрожью.

Старики с недоумением посмотрели на художника, вольготно расположившегося под навесом. Маленький взял ковш и, налив полную миску ухи, поставил ее на стол.

Высокий старик с тоской почесал затылок и, подойдя к художнику, спросил его глухим голосом:

— Сынок, а зачем тебе Скворцы?

— Там родина моя… — с кроткой улыбкой произнес художник.

— Небось и родители там? — вновь спросил старик.

— Нет, родителей давно нет, — вздохнул тот. — Но зато остались знакомые.

От вновь нахлынувших воспоминаний лицо художника мгновенно преобразилось. Он с замираньем вздохнул, улыбнулся, вытер ладонью слезы.

— То есть выходит, ты возвращаешься…

— Выходит, так… — улыбнулся художник и, достав из-за пазухи пожелтевшую фотографию, протянул старику: — Вот мы все здесь, так сказать, из детства…

Старик взял в руки фотографию и, прищурив глаза, начал внимательно ее рассматривать. Второй старик, налив себе стопку водки, медленно выпил ее, а затем, удивленно посмотрев на фотографию, робко произнес:

— Вот она, старая-то Русь, не то что сейчас! — и, закурив, вышел из-под навеса. Затем обернулся в сторону художника и, горько усмехнувшись, спросил его: — А если нет твоих Скворцов, что будешь делать?

Художник вздрогнул. Лицо его от неожиданности охватившего волнения исказилось. Встав, он зло посмотрел на старика.

— Что это значит?..

— Ах ты, господи! — одернул его высокий. — Выпил и мелешь черт знает что…

— Да ну вас… — с обидой произнес маленький. Он хотел еще что-то добавить, но высокий оборвал его.

— Ты лучше скажи, готова уха?

— А как же, я уже ее разлил… — и, поперхнувшись дымком, закашлял. — Ну зелье, Бог знает, для кого выпускают…

Редкие дождевые капли изредка падали с неба. Ветерок все так же поднимал волны на озере. К рыбакам подбежала собака. Один из рыбаков кинул ей рыбешку, и она, схватив ее, стала жадно есть.

Нищий, бросив играть, крикнул мальчонке, стоящему в воде:

— Наши русские села холодные и голодные, а свой газ иностранцам отдаем…

На что в ответ мальчонка сказал:

— А у нас с маманькой дров целый сарай…

Нищий вздохнул и, выставив из лодки костыли, вновь заиграл, то и дело встряхивая головой и передергивая плечами в такт музыке.

Костыли упали в воду. Ветер поднимал волны и гнал их к берегу. Белые чайки, покачиваясь, сидели на борту катера и подозрительно смотрели то на рыбаков, которые о чем-то спорили, то на прибрежные деревья, листва которых блестела и переливалась.

На какой-то миг солнце из-за туч выглянуло. И художник, увидев его, приободрился. Оно было точь-в-точь как и на его картине. А затем он услышал голоса из далекого детства… А затем перед глазами появились Машенька, Васька, Михайло Михайлович и все остальные такие далекие, но в то же время и близкие.

Отодвинув чашку с ухой, он встал из-за стола.

— Сынок, ты куда? — спросил старик.

Но художник, ничего не отвечая, торопливо шагал по берегу навстречу ветру и усилившемуся дождю.

— Это сердце его торопит, — воскликнул маленький. — Деревни нет, а дух ведь все равно остался.

— Откуда дух, — протяжно произнес высокий и, покосившись на катер, болтавшийся на волнах, махнул рукой: — Если бы дух был, то чайки бы рыбу не клевали.