Андрей, шмыгая носом от слез, торопливо ведет отца к дому.

— На лужку раньше было много птичек. А теперь нет, их газовщики распугали.

Скорей бы в дом ввести отца Андрею, и усадить за стол, и сесть напротив.

— Сиди, папа, спокойно, я тебе сейчас на рожке песенку сыграю.

После таких мыслей Андрей немного успокаивается. Ущербности не чувствуется. Он нежен и ласков в такие минуты как никогда.

Взяв с полки у божницы мамкин рожок, он, как в детстве, идет на лужок напротив дома и, сев на пенек, начинает играть. Играя, вспоминает мать, которая обычно любила сидеть рядом с ним на маленьком стульчике. В руках у нее ключи от дома. И, слушая, как играет сын, она медленно шевелила ими. Со стороны казалось, что сын кого-то зовет, а мать кого-то ждет. Играет, поет рожок, радуя все живое. Трава шевелится. Скрипят у дома настежь открытые ворота, и торжествующая колодезная стрела упирается в облако, над которым летают два голубя. На Андрейке кирзовые сапоги, латаные брюки, рубаха выпускная кожаным ремешком подпоясана. Ветер струйками волосы разгоняет по сторонам. Лицо и руки от волнения красны. Но пальцы знай себе лихо по дырочкам рожка бегают звуки точно капель вылавливают.

До последних дней жизни матери играл Андрей ей на рожке песенки. Радовали они ее и силу давали. Всю жизнь она прожила в Лотошино. Пока был при деревне совхоз, работала на ферме, а когда его расформировали, перешла в поселковую столовую. Андреевы дедушка и бабушка умерли, когда он был в армии. Они так же, как и мать, любили слушать Андрееву игру на рожке. И лишь только соседский дядя Леша, мытарь-одиночка, то и дело ворчал на Андрея: «И зачем тебе все это, рожок, лужок? Лучше делом заниматься. В крайнем случае, вмазать».

Но вечерами, когда ему в лучах закатного солнца приходилось увидеть играющего на лужке Андрея, он как-то весь замирал. Настороженно смотрел на собравшихся вокруг Андрея ребятишек. И на лице его при этом такая страшная усталость была, что так и хотелось его спросить. «Дядь Леш, что с тобой?..»

Один раз его Андрей спросил так. А он ему со скрипом в зубах ответил:

— В который раз мы по-новому жить собираемся. А ведь все равно умрем, не доживем… — И, взяв в руки лопату, добавил: — Я теперь смерти не боюсь… Вот видишь лопату, колодезник я теперь. Со строителями вместе колодцы копаю. Все нутро земли, можно сказать, до самой воды изучил. А раньше боялся. Как это, думал, меня свалят в яму и засыплют. А теперь не боюсь, потому что привык, при копанье освоился с грунтом.

— Опять вы о смерти… — вздыхал Андрей.

— А как же о смерти не говорить… — вспыхивал Лешка. — Если я маленький… И ничего, абсолютно ничего не значу. Меня всю жизнь вели, всю жизнь обещали, вот и довели, что я колодезником стал. Так и умру с руками мозольными, и похоронят меня где-нибудь в старом колодце. И никто не вспомнит. А если вспомнят, то скажут: был Лешка такой-рассякой, нелепая душа. Игрушкой был в руках других, как и все дураки. Понял…

— Ты не прав, — пытается его успокоить Андрей. — Ты не игрушка.

Лешка аккуратно выбрит, подтянут, коротко острижен. Он живет в поселке, но работает на стройке близ Лотошино. И приходит в свой заколоченный дом просто так, подышать свежим воздухом. Хмыкнув в ответ Андрею и откинув на затылок фуражку, он деловито осматривает руки, ноги, а затем произносит:

— Какой я человек? Скоро на пенсию, а денег не накопил. Да и счастья в жизни, как ни искал, не встретил. В молодости полюбил было Зиночку, а ее другой перехватил. Нет, ты не подумай, я не жалуюсь. Не это главное, главное — на душе пакостно, — и, хлопнув Андрея по плечу, вдруг настороженно спрашивал: — Скажи, и не надоело тебе сюда приходить?.. Скукота тут, ни одеколона, ни баб…

— Нет для меня места лучше, — вздыхал Андрей.

— Ха-ха… — смеялся Лешка и, сняв фуражку, бил ею по колену. — На той неделе мимо изб прямо через лужок мы будем теплотрассу прокладывать. По бокам два колодца велено выкопать.

— А мимо никак нельзя?.. — растерянно спрашивал Андрей. — Ведь как-никак это кусочек нашей земли. Давай сохраним.

— Да я бы рад был… — вздыхал Лешка. — Но ничего не могу поделать. Пешка я, а точнее, игрушка в руках других.

Когда Андрей видит Лешкино лицо близко, оно его пугает. Изможденное, высохшее, но с полными оптимизма глазками. Морщины на лбу и щеках резко очерчены. Тонкие губы упрямо сжаты. Редко он улыбается. Жизнью не дорожит. Курит и пьет, работает на износ, и со стороны кажется, что куда-то торопится. Один раз он спросил Андрея:

— Скажи, а тебя смерть привлекает?

— Нет… — ответил он.

— А почему ж она меня привлекает?.. — произнес, нахмурясь, Лешка и глубоко вздохнул. — Как же ведь без нее… — и, снисходительно улыбнувшись, сделался тихим.

С наслаждением, обычно не присущим ему, смотрел он на заколоченные избы. При этом, глубоко затягиваясь сигаретой, морщил лоб, снимал с головы кепку, затем вновь ее надевал. Нет, в эти минуты он не бесчувственным был, в глазах виделась душа, добрая, кроткая, так не соответствующая его внешности. Почему он боялся ее выказывать? Стоило Андрею заметить эту его внутреннюю истинность, как он тут же ершился.

— Ну чего ты уставился?.. — и, бросив в траву окурок, исподлобья смотрел на Андрея.

— Дядь Леш, вы сердечный, — пытался его успокоить Андрей.

— Кому это нужно? Кому?.. — вспыхивал он и, удивленно посмотрев на Андрея, добавлял: — Эх, ну и до чего же ты наивный… Надолго ли хватит тебя.

— Скажите честно, вы зачем сюда приходите? — осторожно спрашивал его Андрей.

— Как зачем? — наигранно смеялся Лешка. — Пикирнуть… так сказать, на свежем воздухе и близ своего родного крылечка. Ты, может, посмеешься надо мною, но мне выпивать здесь приятно. Ну, а еще я немножко влюблен в это место, пусть его даже изуродуют все, искорежат, а я все равно буду сюда приходить… Ведь любить не прикажешь, это должно быть внутри.

— Вот вы и беспокоитесь, а говорите, что нет… — воскликнул Андрей.

Он рад был Лешкиному откровению. Ему так хотелось, чтобы его хоть кто-нибудь поддержал. Пусть даже немножечко, чуть-чуть.

— Был и я когда-то огнем, да вот потух-замерз. Вчерась, например, скажу тебе честно, я плакал. Офицером хотел стать, а стал колодезником. Ну, а еще я здесь Зинку встретил. Вот так делишки. Ерунда какая-то. А может, я не умер, а еще живой. Всю ночь подушку слезами мочил. Тьфу, совсем нервишки ослабли.

Лицо у Лешки потемнело, глаза забегали. Жиденькие волосы из-под кепки растопырились. Тылом ладони он вытер потный лоб и с улыбкой посмотрел на небо, на траву, на стройную березку у скамейки. Он узнавал в этом окружающем его мире что-то свое, близкое, знакомое. Тайны не было в его глазах. Взгляд был открыт и добр. Трепетная любовь к родному краю вновь заколыхалась в нем, приподняв настроение и дух.

— Кому скажешь, не поверят… — вздохнул он. — Скажут, дурака валяет.

Хмыкнув, Лешка откинул на затылок кепку и, чуть качнувшись, самодовольно улыбнулся.

— Офицером хотел стать, а стал колодезником. Мать, если бы узнала, не простила. В детстве она вечно Бога молила, чтобы я не в грязи, а в форме был. Бедняжка, хорошо, не знает, что я живу бобылем… Вместо погон камень и глину долблю.

Лешка в каком-то негодовании торопливо пошарил в карманах. Прежней доброты на лице его уже не было. Конфузливость сменилась озлобленностью. Насупившись, он достал из кармана флакон одеколона и протянул его Андрею.

— Сделай одолжение.

— Нет, не могу… — ответил тот.

— Как хочешь… — и, вытерев губы, Лешка мигом осушил флакон. В том же кармане у него оказалась карамелька. Быстро отделив ее от обертки, забросил в рот и начал смачно сосать.

— Зачем вы это делаете? — спросил Андрей.

Ему жалко было, что Лешка себя травил. Однако на испорченность его он уже ничем не мог повлиять. Перед ним был другой человек. Хитрый, ничтожный и ни на что не способный.

— Ты меня не учи, что мне делать, — обиженно произнес Лешка и, икнув, присел на скамейку. Мозолистые руки его были все в ссадинах, а на тыле правой ладони красовался синяк. Прищурив глаза, он подул на него и, покачав головой, сказал: