— Ты представляешь, что будет, если мы с ним встретимся… — каким-то наивно-детским и беспомощным голоском произнес тот. — Вновь всколыхнется все прежнее, он спросит о матери, а что я могу сказать, если она прокляла его. Да и мне самому недолго здесь можно находиться, не дай бог, усекут, тогда опять на работе разговоров не оберешься.

— Нет, нет, он все равно будет рад вам… — настаивал на своем Виктор, горя желанием вывести к сыну отца. — Если бы вы знали, как он изгоревался. Сам с собой ужиться не может. Все тужит, тужит. А вы расшевелите его.

Но как ни уговаривал и ни упрашивал Витька, Начальников сын не отозвался и встречаться с отцом категорически отказался.

— Потом, потом… — бормотал он, то надевая, то снимая шляпу. — Если ты не возражаешь, я в одну из ближайших ночей приеду к тебе, и ты отведешь меня к нему… Но только не сейчас.

Дик и пуглив взгляд сына. Он то и дело оглядывался, стараясь что-то высмотреть для себя немаловажное. Глаза его воспалились. Он курил одну сигарету за другой. Высокий его, почти весь облысевший лоб покрылся потом.

Витька пригласил его в дом. Но он, как-то замявшись, отказался, сославшись на недостаток времени. Немного отдышавшись и придя в себя, он, прищурившись, посмотрел на Витьку и разбитно, что не характерно было раньше для него, сказал:

— Если он спросит обо мне, ты скажи, что я в загранке. Понял…

Витька, точно пленник, кивнул.

— По твоему настрою я чувствую, что он еще не остыл… Если же он вдруг вздумает собраться ко мне на работу, ты отговори. И прошу тебя ни в коем случае не выпускать его на улицу. Сам понимаешь, у него в любой момент появится заскок явиться ко мне. Поэтому я советую тебе на калитку повесить снаружи замок.

— Так вы его совсем не желаете видеть? — пролепетал Виктор.

И тогда Начальников сын, кивнув ему, с хрипотцой пробурчал:

— Да, да, пока не хочу… Это противоречит всем моим планам.

Витька неприятно поежился, это холодная и какая-то уж очень влажная дрожь пробежала по всему его телу. Он чувствовал, что нервы у него сдают Но мужественно перетерпев охватившую его горечь-обиду, он предупредил появление в глазах слез Сердце защемило. Кровь ударила в голову Чтобы хоть как-то притупить волнение; он глотнул ртом воздух и как можно беспечнее перевел взгляд на околозаборный ров, в котором серебрилась на солнце вода.

Начальников сын с пеной у рта продолжал ему что-то разъяснять, объяснять и доказывать. Его коричневые желуди-глаза все также продолжали буравить и ощупывать работягу, словно пытались найти для себя хоть какое-то оправдание.

— Да, да, — бормотал уклончиво Витька. — Я все сделаю, как вы велите, — и с грустью посмотрев на него, в землю ронял свой взгляд. Он проигрывал это свое согласие-бормотание по нескольку раз, и Начальников сын, почему-то веря ему, продолжал безостановочно говорить.

«Видно, им все можно… — подумал Виктор. — Сегодня он ему отец, а завтра никто, — и с болью в душе возмутился: — Да как же это так, быть рядом и к отцу не зайти. Ко мне, чужому человеку, зашел, а к отцу нет. Какой ум им правит, какая совесть? Отец его народил на свет, а он просит, чтобы я не напоминал ему о нем. Даже сучьим после этого его не назовешь. Выходит, чумовым он вылупился. Нет ни креста в нем, ни души, одно имя. Раньше таких убивали, а теперь вот растят. Зачем он на земле такой?.. Варвар пустырный…»

И приободрившись и воспрянув духом, Витька с какой-то насмешливой жалостью свысока посмотрел на него.

Тот, закончив говорить, досадливо кашлянул раз-другой и, натянув шляпу на самые брови, скользнул глазами по родному забору и сказал:

— Вот увидишь, правда будет на нашей стороне… — и, попрощавшись с Витькой, добавил: — Не забывай выполнять все то, о чем я тебе наказывал… — и сев в машину, с такой вдруг лихостью рванул с места, что Витька чуть было не грохнулся в ров с водой.

Причина столь неожиданной торопливости Начальникова сына вскоре стала ясна. Несколько человек, абсолютно незнакомых Витьке, вышли из соседней дачи. Они были новенькими в поселке. И никого здесь не знали. Зря Начальников сын испугался их.

«Он боится людей похлеще, чем отец… — подумал Витька. — Когда же наконец перестанут они прятаться… Ведь их никто не наказывал, а они, как дикари, всего боятся…»

Черная «Волга» выехала на бетонку и, набирая скорость, понеслась во всю прыть.

«Значит, не дело они делают, а видимость создают…» — оставшись один, размышляет Виктор, и какая-то противная усмешка, граничащая с веселой дерзостью, не сходит с его лица. И как никогда разрастается в его душе отвращение к сыну Начальника, да и к самому Начальнику. «Что же они прячутся? Может, почувствовали, как Прошка говорит, что не жили они, а просто людей дурачили. И рады бы они откупиться, да нечем. Все труха… Благо сыну повезло, он может отказаться от отца, вот отца, страшно представить, что ждет…»

Конечно, Витьке обидно, что вот он несколько лет работал на Начальника, все свое свободное время помогал ему обихаживать дачу, старался во всем угодить ему, а в итоге получается, что он врагу помогал. Ох, до чего же жестока и бессмысленна жизнь. В каком-то отчаянии ищет Витька выхода своей душе из создавшейся обстановки и не находит его. Всякие глупости лезут в голову, а умное или хотя бы что-нибудь путное не приходит.

«Я был рабочим его. И он, наверное, прекрасно знал, что я к нему на удочку попал… Кончено все… Выходит, я не жил… я просто приспосабливался под него. Как я мог поверить ему? Ошибиться на старости лет в вере — это все равно что перестать существовать. Тридцать лет, которые я провел рядом с ним, надо просто взять и выбросить».

Витьке душно. Сняв поношенный пиджак, он небрежно вешает его на одну из заборных штакетин. Его двор и дом как на ладони. С улицы даже видно, как копошится на кухне Анюта.

Вглядевшись в дорогу, затем в бетонку, он вздыхает: «Он больше никогда сюда не приедет…»

Бесчувственно смотрит он на зеленый забор и на ров, заполненный водой. «Подумать только, все тридцать лет я был призраком, его тенью…» И вновь поразившись этой своей мысли, он вдруг стал так противен сам себе, что какой-то страшный испуг охватил его, в эти минуты ему даже захотелось наложить руки на себя. После он часто вспоминал это потрясение, потому что оно как-то враз изменило его. Он сделался замкнутым, молчаливым. И если раньше он был физически силен, то теперь вдруг ослаб. На работе посчитали, что он притворяется, но просьбу его удовлетворили и на три месяца, учтя заключение невропатолога, перевели на легкий труд. И лишь одна Анюта догадывалась, почему он вдруг стал совсем иным.

Он регулярно два раза в неделю рано утром или в сумерки приходил к Начальнику и приносил ему продукты, которые тот заказывал. О сыне он ничего ему не сказал. Да и самому ему не особо хотелось вспоминать о нем. Постепенно Витька стал замечать, что Начальник с уважением начал относиться к нему Ощущение было таким, словно они местами поменялись. Теперь он, работяга Виктор, есть Начальник, а Начальник, наоборот, стал им. А может, это так казалось Витьке. Ради самоуспокоения до чего угодно додумаешься.

Начальник был в здравом уме, но уязвленная и надорванная прошедшими событиями его гордость постепенно делала его иным. Иногда он, конечно, был, как и прежде, груб, но иногда, наоборот, робок и несмел. Порой он боялся обидеть Витьку Уговаривал его остаться, вечером подольше побыть с ним. А может, эта простецкая нескладность появлялась в нем в силу привязанности. Ведь, кроме Виктора, у него не было никого. Заросла бурьяном дорога, по которой раньше, в выходные дни, почти через каждые полчаса въезжали и выезжали красавицы «Волги».

Кому нужен опозорившийся человек? Если он себя не смог уберечь, других тем более не убережет. И разбежались во все стороны его друзья. А ведь многих он вывел в люди, и некоторые по его протекции занимают сейчас такие посты, которые ему и самому не снились. Раньше они удивляли его покорностью, и он запросто командовал ими, и даже солировал, выделяя себя и свой голос с хрипотцой среди их безвкусного многоголосия. Но они позабыли его, уничтожили все его визитки, подарки и даже грамоты, которыми он награждал их почти каждый год. Его имя в любой момент могло скомпрометировать их. И тогда дальнейшее их продвижение никогда не произойдет. Мало того, они все в душе презирали его, он обещал им горы, а сам взял и сбежал.