— Что же это я, уже полдень, а я еще не обедал…

Но перед ним не стол, а комкастая, только что вывороченная осклизлая земля. Он с жадностью берет ее руками. И взяв, вдруг вздрагивает. Она кажется ему страшной, в ней человеческий волос и неприличная на вид, неподвижная мошка.

— А-а… — в диком ужасе вскрикивает он и, бросив лопату, выпрыгивает из ямы, точно дикий зверь из капкана, и несется по дачному двору к даче. Задыхаясь от волнения, он с трудом закрывает входную дверь на три засова и, размазывая грязными руками пот по щекам, падает в рядом стоящее кресло. Затем он настороженно-выжидательно прислушивается к шорохам и звукам. Но вокруг тишина, ни сном ни духом не ведающая, есть ли он на белом свете или нет его.

— И зачем я только начал эту яму копать? Можно так же было в темноте сидеть, а выходить лишь ночью… — торопливо пытается продолжить он свою мысль, чтобы тем самым прояснить «земляную» обстановку, в которой он несколько минут назад находился.

За окном уже сумерки. Начальник, не включая света, пытливо всматривается в свои грязные руки и ноги. Они в земле. Жалок и плащ, он весь покоробился и местами порвался. Модные, шоколадного цвета туфли превратились бог весть во что. На правой туфле от постоянных нажатий на лопату подошва лопнула пополам, а спереди так расщепилась, что черные пальцы преспокойненько выглядывают и даже шевелятся.

Он снял туфли и, включив свет, сдернул с себя плащ.

— Некуда спрятаться. Что же это такое… — с грустью прошептал он. И, словно не понимая эти только что произнесенные слова, хмыкнул. Он не отогнал севшую на его левую щеку толстую муху, ведь когда-то он брезговал ими. Наоборот, замер, став не человеком, а изваянием.

Ему хотелось расстаться со своим прошлым. Но ничего не получалось. Он продолжал ворошить его, как и прежде. Оно мучило, оно бесило его. Он думал, что изгонит его, вгрызаясь в землю. То есть не оно загрызет, а он, наоборот, перегрызет ему глотку. Прошлого не должно быть. Его надо вычеркнуть.

Откуда взялась мысль, что надо срочно копать яму, он не знал. Вероятно, ему просто захотелось поработать физически, и он поначалу и не думал, что ему это чем-то понравится. Но вскоре тоска вернулась.

Как трудно стереть прошлые дела. До бесконечности они тверды, и, наверное, их никогда ему не вытравить.

— Мне надо увлечься копаньем, и тогда, может быть, из этого что-нибудь выйдет. Надо превратить весь двор в ямы, а чтобы случайно не упасть, я настелю досочек и буду по ним ходить. Эта внешняя напряженность должна помочь мне. В ней я забуду прошлое и стану совсем иным.

И он вновь воспрянул духом.

Рано утром он, кое-как перекусив и вновь закутавшись черным плащом, пошел копать яму. В каком-то новом отчаянии он яро и зло начал вгрызаться в землю. И через неделю такого добился успеха, что влезать и вылезать из ямы мог только по лестнице.

Работая лопатой, он не боялся дневного света. Во-первых, в яме его никто не мог увидеть, а во-вторых, чернотой своих стен она напоминала ему темноту.

Почему-то на всю жизнь он запомнил это копание ямы. Это были лучшие его минуты. Содержательней дела он не мог себе даже и представить. Он не осторожничал. Теперь он никого не боялся.

— Трудно будет зимой… — размышлял он в минуты отдыха. — Мороз все скует, пойдет снег, станет мести пурга… — и горько вздыхал, враз как-то делаясь неживым.

С трудом приходилось выкидывать землю наверх, она часто сыпалась ему обратно на голову. Тогда он решил набирать ее в ведро и по лестнице вытаскивать. Руки его измозолились, исчезли и жировые складки шеи. Истончилось лицо, нос заострился, стал походить на клюв. Запах сырой, свежевыкопанной земли он чувствовал на расстоянии. Он манил его какой-то неведомой силой. Став на колени, он смеясь щупал землю руками. И земляное море оживало перед его глазами, напоминая то свежую ночь, то приближающиеся дождевые тучи, то густую тень от деревьев, где прохлада перемежается с умиротворенностью. В лунном свете земля казалась мокрой, облитой водой, а при ярком солнце смутно белеющей и ворсистой. Лицо и руки у Начальника загорели, и от этого взгляд его стал каким-то каменным и отчужденным.

— Вы сошли с ума… — сказал ему раз Виктор, вид у него был праздничный, он через два дня уходил в отпуск.

— Они думали меня убить… — засмеялся Начальник в ответ. — А я живой… И, как видишь, тружусь…

— Бесполезен весь этот ваш труд… — и почесав затылок, Витька заключил: — Так, чего доброго, и в землеройку превратитесь…

Он сверху смотрел, как на дне ямы копошился Начальник, и жалел его.

«Ишь, как земле он обрадовался. Только все это ложь… До воды докопается и бросит. У земли тоже ведь есть свой предел. Образованный ведь человек, а до чего дошел… То темноту себе придумывал, теперь яму. Две лестницы связал. Скоро родники пойдут…»

И Витька в один из дней вдруг взял и открыто ему заявил:

— Что вам, жить надоело? Зачем вы это делаете? Вы и себя мучаете, и меня. Скоро земля кончится и вода пойдет.

На что Начальник ответил:

— А я после этой вторую яму начну…

— Вам, видно от скуки некуда деться?..

— Ну нет уж. Как только физически я весь истружусь, вместе с потом сдеру с себя все… Тем самым через это я добьюсь внутренней новизны. Копанье меня очеловечивает.

— Зачем зря себя утруждать, давайте я вас отведу в совхоз, там рабочие руки нужны.

— Нет, на людях я больше никогда не смогу находиться.

— Что ж, тогда выходит, что все это ваше земляное царапанье есть не здравый замысел, а труха. Зарубите себе на носу, что если вы и дальше будете заниматься вот таким самоудовлетворением, то вы никогда не сделаетесь человеком. Да вы им и раньше не были. Эх, да что с вами без толку говорить… — и разоткровенничавшись, Витька сплюнул на землю. Ему обидно было то, что Начальник не хотел его понимать. По уровню знаний и занимаемых до этого должностей Витька, конечно, был ниже Начальника. Но ведь есть же еще такие понятия, как совесть, долг, душа. Витька не мог оценить сам себя. Но он никогда не забывал эти возвышающие жизнь слова.

И после этих резких Витькиных слов словно что отсеклось у Начальника. Он немо посмотрел на Витьку, Губы его задрожали. С какой-то озлобленностью поднял он над собой лопату и, размахнувшись, кинул ее в темный угол. Нервы дрогнули. Паденьем на колени он попытался было погасить судорогу тела. Но она, как на беду почувствовав его неуверенность, охватила его и стала душить. Рухнув на бок, он забился на земле.

Витька, испугавшись его состояния, спустился к нему. Потом, вновь выбравшись из ямы, принес ведро воды и стал отпаивать Начальника. Тот, жадно заглатывая воду, опускал в ведро голову и так мочил ее, словно у него на темечке была рана.

— Что же это тогда выходит… — захныкал он вдруг. — Я никому не нужен. — Затем, поднеся мокрые кулаки к лицу, как закричит на Витьку: — Все, все, не могу больше терпеть. Вот ты уйдешь, а я возьму и руки на себя наложу Не хочу больше жить… Опостылела мне такая жизнь, — и зарыдав, Начальник стал просить Витьку: — У меня нет больше сил. Я прошу тебя, вызови милицию. Пусть делают со мной что хотят. Но так жить не могу. Не могу-у-у… Пойми ты, не могу-у… Пусть приедут. Пусть хоть кто-нибудь приедет. Иначе удавлюсь. Не могу… Страшно мне.

Оступаясь, он самостоятельно выкарабкался по лестнице наверх. Вначале Витька участливо смотрел на него. А потом вдруг какое-то страшное презрение охватило его: он презирал этого человека, которого столько лет любил и уважал.

«Что же он как баба. Ни совести, ни гордости…» — и он неприятно поежился, словно не Начальник был перед ним, а какой-то склизкий гад. Он изумился ничтожеству стоящего перед ним человека. А потом вдруг понял, что вместе с ним ничтожен и сам. Обессиленно-беспомощным он каким-то стал, словно в ловушку попал. Неожиданно возникла мысль накинуться на Начальника с кулаками и измутузить его как следует, а потом проклясть. Но он почему-то не стал этого делать. Он продолжал ему верить. Но даже проникшись его беззащитностью, он, уже не отдавая отчета себе, вдруг сказал: