После таких речей рабочие почему-то расстраивались. Дело валилось из их рук. И они не сразу приходили в себя. Правда их будоражила, заостряла сознание, и они, если по-человечески сказать, переставали верить в улучшение своей жизни.

Пуще всех переживал Прошка, вздыхая, он курил одну папиросину за другой и растерзанно, беспомощно произносил:

— Ох и вляпались мы, товарищи… Ох и вляпались…

А во что вляпались, никто толком так и не понимал. Каждый думал по-своему, в силу развитости и резвости ума. Зато все успокаивали токаря-богатыря.

— Да будет тебе, Прошка… Может, даст бог, и все наладится…

Токарь сочувствующе смотрел на товарищей. А Витька не знал, куда свой взгляд приткнуть. Обидно ему было и за себя, и за Начальника. Ему хотелось убежать с завода и надолго куда-нибудь спрятаться, чтобы никого, абсолютно никого не видеть и в одиночестве все заново взвесить и оценить. Да, он помогал Начальнику строить дачу. Но откуда он мог знать, что она построена на ворованные средства. Он сам, можно сказать в одиночку, соорудил вокруг нее высоченный и необыкновенный по красоте забор… Выходит, и он причастен. Он старался избегать встреч с ребятами. На обеденный перерыв не ходил. И в раздевалке появлялся лишь тогда, когда все уже расходились. А совсем недавно, буквально неделю назад, он упросил мастера перевести его в другую смену. Но Прошка настиг его и здесь. Один раз он пришел в цех и прокричал так, чтобы слышали все:

— Витька, а ну скидывай портки…

Витька вздрогнул:

— Ты что, в своем уме?

— Я-то в своем… — хмыкнул тот. — А тебя проучить надо, чтобы ты не водился с холуями.

Больше он ничего не сказал. Очень близко подошел к Витьке и посмотрел вдруг на него с такой горечью, что тот не знал, куда и деться. Витька, не выдержав его взгляд, опустил глаза. Лучше бы он избил его, чем вот так вот смотреть. Прошка ушел и никогда больше не приходил.

Умерла Вера. А точнее, Вера Алексеевна, учительница, которая учила Виктора и Начальника. Всю жизнь она была маленькая, сухонькая, едва заметная. Но сострадательней ее не было никого на свете. Она всегда могла успокоить человека, приласкать. И где она столько доброты брала? Как сохранила ее? Ведь столько невзгод перенесла — голод, блокаду.

Жила она в деревянном домике скромно и простенько. Детей у нее не было. Муж погиб на войне, а за другого она выходить не стала. Да и некогда ей было выходить, все детишек учила. Жители поселка с любовью называли ее не Верой Алексеевной, а Верой.

Витька как-то виновато зашел к ней накануне смерти и, тихо поздоровавшись, сказал:

— Начальник наш мучается…

— Знаю… — тихо прошептала она и, привстав из-за стола и оперевшись на палочку, как-то беззаботно усмехнулась: — Выходит, я ничего теперь и не стою, раз такого выучила…

От нее пахло дешевыми духами. Как всегда, она была в белой кофточке, чистой и накрахмаленной.

— Высох весь он, Вера Алексеевна… День и ночь мечется. Потому что выхода не может найти.

Учительница в какой-то растерянности посмотрела на Витьку.

— Не надо гордиться… — торопливо прошептала она. — Пусть выйдет к народу и во всем признается.

— Его не простит народ.

— А ты передай ему, что надо выйти… Скажи, что я на его месте обязательно бы вышла. Прощение попросила бы. Ну, а если бы народ не простил, с ума бы сходить не стала, а молча бы приняла наказание как заслуженное… — и, сказав это, учительница вздрогнула, волнующим взглядом посмотрела Виктору в глаза и попросила: — Только сегодня вечером это ему все скажи. Он должен послушаться. Ведь не зря же он был моим учеником. А еще передай, что неисправимых нет. Передай ему, что я буду ждать его. Я поддержу его. Ведь он был мой ученик, — голос Веры Алексеевны был как никогда решителен и смел. Витьке показалось, что многие морщинки расправились на ее лице и она помолодела. Его поразило также и сочувствие учительницы.

— Я все, все ему о вас скажу… — прошептал приободренный ее поведением Виктор. Эта встреча и беседа с Верой Алексеевной придали ему сил.

— Спасибо вам, что не погубили… — добавил он ей. — Хорошее сердце у вас. Я все расскажу ему, для него это будет такая новость.

Она крепко пожала его руку.

— Если и с тобой что случится, подумай обо мне. Ты ведь тоже мой ученик… Я всегда думала, что из тебя получится мыслитель… Но ты порешил свою судьбу иначе.

— Не всех счастье балует, а иногда оно и вообще не приходит… — усмехнулся он и, чтобы избежать рассуждений-самообвинений, торопливо произнес: — До завтра, Вера Алексеевна.

— До завтра… — сказала она и добавила: — Так и скажи, что я жду его.

На белоснежной кофточке ярко блеснула брошка, серебряный березовый лепесток. И этот необычный блеск он связал с добрым предзнаменованием. Он утешливо улыбнулся учительнице. И ушел от нее крайне возбужденный и необычайно сильный. «Лучше ее нет никого на свете! Она открытая, она смотрит правде в глаза. И она не душит, как некоторые, она жалеет».

Он шел по улице как никогда счастливый и гордый. Вера Алексеевна для Витьки не только учительница, но и друг, лучше которого в мире нет. Он решил завтра рано утром перед работой забежать к Начальнику и передать приглашение от Веры Алексеевны. Но он не смог этого сделать. В полночь в окно его дома постучал сторож и сообщил, что умерла учительница. Витька быстро собрался. Вместе со сторожем они сходили на дом к главврачу и упросили ее милицию не вызывать, ибо та по закону увезет сразу же, так как смерть неожиданная, увезет ее в морг. А зачем вскрывать и мучить Веру Алексеевну, если по возрасту ей смерть была положена. Главврачиха согласилась. И утром, осмотрев умершую, тут же выдала справку о смерти.

Из старых учеников один Виктор пришел на похороны. Начальник отказался, сославшись на недомогание. Но пообещал, как только будет первый дождь, он попросит Витьку, чтобы тот сводил его на могилу.

— Она же любила вас… — вспыхнул Витька.

— Знаю… — буркнул Начальник и впервые за все время разоткровенничался: — Ужасно милая и добрая старушенция была. И, как все наивные люди, любила городить всякие глупости. Ну, а еще она почему-то больше походила не на постоянную жительницу, а на дачницу… — и, как положено в таких случаях, он ошеломленно вздохнул и больше о ней ничего не сказал.

Витьку удивила мертвенность Начальникова лица. Не лицо, а маска, без всяких душевных переживаний, эмоций и страстей. Лишь одно напряжение да морщины, страшно безобразные и углубляющиеся, как показалось Витьке, не по дням, а по часам.

«И зачем он истязает так себя. Надо есть. А он одну минералку пьет…»

Витька очень жалел, что раньше не зашел к учительнице. После беседы с ней Начальник мог измениться, перестать быть странным и замкнутым.

«А может, он просто что-то выжидает?..» — решил совсем недавно Виктор, и Начальникова странность на некоторое время показалась ему нормой.

Ключ от калитки у Виктора был, и он мог заходить к Начальнику на дачу без предупреждения. Трехметровый строгий забор с колючей проволокой поверху был построен раньше дачи, Витька считался создателем его. Он отполировал и проолифил все доски. И к металлическим рейкам-планкам прикреплял их не гвоздями, а шурупами. Невозможно было вырвать заборные доски, Витька проверял свой крепеж, он дергал их на себя, бил молотом, вдвоем со сторожем тянул тросом, а доски-«сороковки» стояли себе за милую душу и даже с места не двигались, и все благодаря винтовому крепежу. Конечно, если взять топор и начать колоть «сороковки», то они вмиг рассыпятся, но оторвать их или отодрать, как обычно отдирается, словно семечка щелкается, штакетник с гвоздями, не так то просто, усилия для этого нужны, и усилия немалые. Он выкрасил забор зеленой краской, которая приятно блестела и лоснилась на солнце. Въездные ворота висели на могучих петлях и закрывались изнутри тремя засовами и двумя крюками.

Забор защищал Начальника от окружающего мира. А в последнее время, когда он стал очень нервным, он спасал его. Идет ли человек по дачной дороге пехом, сидит ли он или стоит в кузове грузовика, ни тот, ни другой абсолютно ничего не увидят, что творится в дачном дворе; поверх забора еще метра два вверх торчат густые и плотно прижавшиеся друг к другу макушки кленов. Так что ограда-охрана у Начальника, можно сказать, необыкновенная. Однако дачный двор можно рассмотреть через рассохшиеся щелки в заборе. Начальник страшно боится этих щелок. Ведь наблюдатель длительное время может оставаться незамеченным. Да и в щелочке разве заметишь издали сторонний глаз, жадно обсасывающий двор. Этот глаз может высмотреть даже то, чего сам не высмотришь. Очень противно становится на душе, когда ты узнаешь вдруг, что за тобой длительное время тайно наблюдали. Это пошло. А во-вторых, перед этим неизвестно откуда, но смотрящим на тебя глазом ты кажешься голым и страшно беззащитным. И, наверное, поэтому начальник раз в месяц делал обход забора изнутри и залеплял краской видимые щелочки и трещинки в досках. А в прошлом году почти перед самым его уходом на пенсию местные трактористы с наружной стороны забора во всю его длину прокопали полутораметровой глубины и трехметровой ширины оградительный ров и, чтобы кой-кому неповадно было рассматривать двор в щелки, наполнили его водой. Однако все равно кто-то продолжал тайно следить за Начальником через заборные трещинки. Не раз он слышал, как сопели, смеялись и хихикали некоторые доски. А один раз так вдруг загоготали три доски, что Начальник, не выдержав, снял со стены шестизарядный винчестер и, выйдя на крыльцо, огненными выстрелами отпугнул врага.