— Почему вы так смотрите на меня, словно собираетесь на мне жениться?
— Это вам так кажется… — старался успокоить он ее. — Вы лечитесь, а я работаю. Да и у наблюдателя всегда взгляд беспокойный…
— А наш санитар может лаять как собака… — сказала вдруг «худоба».
И Колька, не выдержав, оборвал ее:
— Смотри, старая, договоришься у меня…
— Спасибо… — улыбнулась «худоба» и добавила: — Но, кроме всего прочего, я хочу напомнить, что душевнобольные ненаказуемы… Это самые добрые люди, и обижать их не следует… — и, отведя балерину в сторону, что-то прошептала ей на ухо.
И вскоре больные стали называть балерину Клеопатрой.
— Дева красоты! Дева красоты!.. — закричали они.
Шум в палате поднялся не на шутку. Николай грозно прокричал:
— Прекратите беспорядки!.. — и поднял над головой кулак.
Больные, разбежавшись по углам и по койкам, приутихли. Балерина и Колька остались в центре палаты одни.
— Извините, но мне почему-то стало очень весело… — сказала она. — Я никогда так не кружилась…
— Я понимаю вас… — буркнул Колька, вежливо отводя ее к постели. — Но в палате этого делать не полагается. Были бы вы здесь одна, другое дело, а то ведь здесь больные, которые от ваших прыжков возбуждаются.
— А разве им разрешено шуметь? — остановившись у своей постели, она указала на окно, за которым, крича на весь двор, гоняли резиновый мяч алкоголики.
— Они другое дело… — поправил ее Колька. — Они к душевнобольным не относятся… — И добавил: — У них режим свободный, а у вас строгий. Они без санитаров обходятся, а вы…
Глаза ее вдруг точно так же, как и в день приема, злобно сверкнули. Она не присела на кровать, как все больные, а уперлась в спинку кровати. По взгляду балерины, хотя опыт работы у него был мал, Колька понял, что она начинает раздваиваться. Кнопка вызова врача была далеко. И он опять почему-то решил повременить с вызовом. Поза «Эсмеральды», хотя он и стоял от нее, загородив проход в трех метрах, была очень напряженной. Словно Колька наступал, а она оборонялась. Да и взгляд уже не был тем прежним — доверчивым и искренним. Фальшивость и наигранность в нем были. Чтобы не выдавать своей настороженности, Колька, опустив руки в карманы, звякнул треугольными ключами. Для всех больных, кто более-менее соображал, звон ключей обозначал, что санитар сердится. Новенькая больная этого не знала.
— Как ваше имя-отчество? — спросила она.
— Николай Николаевич… — ответил он как можно спокойнее.
— А можно Колей тебя звать?.. — хитро улыбнулась она, впервые назвав его на «ты».
— Пожалуйста… — ответил он, и от передергивания ее плеч стало ему опять не по себе. «Жаль, сменщик на нее смирительную рубашку не одел, а я тоже не догадался…» — подумал Колька. Лицо балерины из приветливого и красивого вновь, как и в день приема, стало суровым. И он понял, что предстоит работа…
Чтобы снять тревожные мысли, со всей силы звякнул ключами. Почти все больные вжали головы в плечи и притаились. В палате наступила мертвая тишина, перебиваемая криками алкоголиков.
— Так вот, Коля, ты, наверное, теперь понимаешь, что я не больная… — торжественно произнесла она.
Он в нерешительности молчал, все еще не понимая, та ли перед ним балерина, с которой он несколько минут назад разговаривал.
— Я не больная!.. — прокричала она. — Я нисколько не больная… — И, указав на больных, добавила: — Они все это видели, я убедила их…
После этих слов Колька окончательно разуверился в ней. И если раньше не спешил нажать кнопку вызова врача, то теперь решил сделать это безотлагательно.
— Насчет больных вы немножко неправы… — он на некоторое время отвлек ее этой фразой и, отступая, чуть приблизился к вызывной кнопке, которая была метрах в десяти. Если сразу же пулей кинуться к кнопке, больные не поймут. Их сознание и подсознание, хотя они и приутихли, возбуждено и заряжено балериной. Звон ключей может отвлечь на очень короткое время, за которое он навряд ли незаметно сможет добраться до кнопки. Больные знают, что после звона ключей Колька рано или поздно вызовет врача, который прикажет привязать балерину к кровати и всадить ей три страшно жутких и больных укола. Почти все это они испытали на себе.
«И зачем я ее только пожалел…» — замер Колька. Он нежно смотрел на приутихших больных, которые, судя по всему, были злы на него. В палате давно уже не делались уколы, и раздвоиться им всем было сущий пустяк. Если броситься к кнопке бегом, они все равно настигнут. В дверь выбежать он тоже не успеет, потому что она закрыта на два замка. Палата глухая, тупиковая, и крики о помощи навряд ли кто услышит. Да и вызванный доктор придет не сразу, примерно через двадцать минут. А за это время Кольки уже не будет. «И зачем я только согласился санитарить?..» — в растерянности подумал он и незаметно сделал к кнопке еще один шаг. У него все же была надежда. Небольшая, слабенькая, но все же надежда. После нажатия кнопки можно стать спиной к стене и биться насмерть, то есть пустить в ход руки и ноги.
— Ты думаешь, я сошла с ума?.. — продолжала наступать балерина. И некоторые больные, уже не обращая внимания на звон ключей, становились рядом. Это придало ей еще большую уверенность, и Лиана, сделавшись необыкновенно гордой, произнесла:
— Почему ты молчишь? Я хочу слышать от тебя вразумительный ответ.
Она задыхалась от волнения. А глаза так впились в него, что ему стало холодно. Он незаметно отступил на шаг.
— Ты кто такой?.. — усмехнувшись, спросила балерина. Почти все больные встали с постели и с животной покорностью подошли к ней.
— Санитар… — непонимающе ответил он.
— Ха-ха… — засмеялась она. — И не стыдно тебе, мужику, находиться среди баб… Срамота… Ты даже не представляешь, как ты глупо перед всеми нами выглядишь…
После этих слов Кольке захотелось кинуться на балерину и так связать ее простынями, чтобы она и пикнуть не могла. Но «худоба», которая, как и все остальные, приняла сторону балерины, указывая на него пальцем, точно паровоз прокричала:
— Он не санитар, он алкоголик… — и, округлив глаза, захохотала. — Два месяца назад он вместе со всеми резиновый мяч гонял. Мы не хотели его, мы от него отказывались. Его к нам насильно поставили…
Поняв, что балерине нравятся эти ее слова, «худоба» расходилась еще более. Подняв над головой сжатые в кулаки руки, продолжила:
— Он не санитар, он плотник. Он гвозди в руки наши заколачивает, распинает, душит, вяжет, еду забирает… Из-за него посылки перестали доходить, а курево он «налево» втридорога продает. Деньги, которые нам передают, присваивает. Он все пропивает… Все, все… Даже больничную краску. А скоро он и нас всех пропьет… А его напарник по субботам и воскресеньям отпускает нас к алкоголикам и требует, чтобы мы любили их. Он заодно с ним. Когда я поступала, он разбил мне глаз… А вдове прапорщика… — и «худоба» указала на высокую наголо остриженную женщину, которая была выше и шире Кольки, — руку выдернул и два зуба выбил. А у Зои, которая умерла, перстень снял и с напарником пропил. А девочке одной пересыльной, чтобы она не храпела, напарник позвоночник табуреткой проломил, а он его не выдал и доктору сказал что хребет от судорог лопнул. А еще его напарник нас раздевает…
Колька не выдержал и сказал:
— А при чем здесь я?..
— А при том, что все вы заодно… — точно сговорившись, хором вдруг прокричали «худоба» и балерина.
До кнопки оставалось три шага.
— Если я в чем виноват… — сказал вдруг Колька, — то давайте сядем и все обсудим.
— Алкоголиков не обсуждать надо, а вешать!.. — прокричала вдова прапорщика и, подойдя к Кольке, замахнулась на него. — Если бы мой муж не пил, я бы сюда не попала. Клонись в ноги, клонись!.. — закричала она пуще прежнего. — Я тебя топтать и презирать буду…
— Клонись, клонись!.. — закричала обрадованно «худоба», тоже наступая на него. — Чтобы ты больше в нашей палате никогда не был, мы тебя съедим. Мы не хотим тебя… — И, указав на балерину, она сказала: — Мы будем подчиняться только Клеопатре Египетской… — и что есть мочи прокричала: — Ура-а-а! Да здравствует Клеопатра Египетская! Ура-а! Ату его!.. Ату-у-у!..