Она быстро отошла от него, примерно метров на пять, и сказала:
— Мне как-то неудобно, что вы меня охраняете… Совсем недавно вы так строго посмотрели на меня, что я испугалась. Вот и пришлось спрятаться за вас.
— Вы до этого были во многих психбольницах. Что же тут удивительного… — сказал он уравновешенно и уважительно.
— Но это в других, а в вашей первый раз… — улыбнулась она.
— Наша больница для вас не сюрприз, у нас все строго… Все двери на треугольных ключах, на работу и с работы возят на специальных автобусах — психовозках, телевизор смотреть разрешено только по воскресеньям, куревом распоряжается лечащий врач, а когда его нет, старшая сестра…
— А лес у вас рубят?.. — обиженно вдруг спросила она.
И он это заметил и, чтобы успокоить ее, сказал:
— У нас лесоповала нет. Но все принудчики, и даже те, кто совершил убийство по состоянию «чока», работают на резиновом заводе грузчиками. Приезжают оттудова как черти, все в саже…
— Я тоже хочу на резиновый завод… — перебила она его.
— Пожалуйста… — ухмыльнулся Колька. — Я не против, если врач разрешит.
— А женская бригада там есть?.
— А как же… — ответил он, удивляясь странному ее любопытству. — И не одна бригада, а две, хотя на резиновый завод посылают в основном только старух. А молодых девиц в исключительных случаях.
— Почему?.. — с прежним любопытством спросила она.
— Вы что, прокурор?.. — хмыкнул он.
И хотя грубо произнес эту фразу, ему нравилось разговаривать с балериной. С ней не то что с некоторыми другими — бред выслушивать. Она почти нормальная.
— Мне интересно… — воскликнула она и добавила: — Если можно, помогите мне на резиновый завод попасть. Там все же лучше, чем здесь.
Он посмотрел в ее странно доверчивые глаза и откровенно сказал:
— Молоденьких на завод потому не пускают, что они часто беременными становятся. А это для нашей больницы большие хлопоты… В этом году были случаи, когда рожали больные, не участвующие в работах на резиновом заводе.
— Но как в таких условиях… — покраснела она. — У вас все запирается, да и в этом здании, как я поняла, одни женщины находятся.
Продолжая удивляться ее любопытству и желанию поговорить, Колька улыбнулся и ответил:
— Были у нас тут два санитара, да и братва, которая в соседнем корпусе от алкоголя лечится, тоже пронырливая… Санитарских кадров не хватает, поэтому их очень часто на подмогу посылают…
Балерина умолкла. В растерянности опустив голову, носком правой ноги начала нервно тереть пол. Пухловатые губы ее еще более налились. Волосы распустились. Зажатый промеж колен халат обтягивал налитые мускулистые бедра. Она подняла голову и так настороженно посмотрела на Кольку, что ему стало неловко. Бегло осмотрев палату, он сказал:
— Вы так меня расспрашиваете, словно первый раз в психушку попадаете. Разговаривать вам, что ли, не о чем?..
— Да, не о чем… — кивнула она и, рукой поправив волосы, приветливо посмотрела на него.
Кольке делать нечего. И поболтать он тоже не прочь. Снисходительно улыбнувшись, он спросил:
— По мужу небось скучаете?
— У меня нет мужа… — прошептала она. — И не было…
И тут же напряглась. Прижавшись к стене, у которой стояла, отрешенно посмотрев в окно, за которым алкоголики шумно гоняли мяч, сказала:
— Я балериной мечтала стать, понимаете, балериной… — И настороженно спросила его: — Давно я тут?
— Со вчерашнего дня… — ответил он и, заметив, что она, как и в день поступления, начинает вся как-то напрягаться, хотел было нажать кнопку вызова врача. Но передумал. Неудобно получалось. Столько времени с ней откровенничал, и вдруг ей опять всадят тройную дозу аминазина, после которого она будет сутки спать, а проснувшись, станет, как и все остальные в палате, заторможенно-вялой и ни на что не реагирующей.
— Успокойтесь… — сказал он тихо.
— Нет, нет!.. — истерично прокричала она и, задрожав вся, добавила: — А вот это вы видели!.. — и, сняв тапки, пробежалась по палате на одних носочках, как на пуантах.
Больные, вскочив с постелей, уставились на нее.
— А вот это видели!.. — прокричала она вновь и, замахав руками точно крыльями, прошлась на носочках по кругу, а затем, подпрыгнув чуть ли не к самому потолку, мягко опустилась и закружилась на одной ноге, как юла.
И больные и Колька так все и ахнули. Не было в их палате еще таких чудес. Кружиться на одном месте после курса таблеток каждый мог, но чтобы так мастерски, на одной ноге!.. Короче, случай был редчайший. И «худоба», та, что самая первая советовала балерине на руки дуть, в каком-то восторге подпрыгнув на одном месте, прокричала собравшимся вокруг больным:
— Арестованная, а как прыгает! Так, чего доброго, и в окно вылетит… — И, протянув руки к балерине, сказала. — Голубушка, ты не отошедшая, ты вошедшая… Матерь городов ты. Дорогая, покружись еще, я тебе за это двадцать пять копеек дам и чашку супа.
И в ответ на ее просьбу балерина закружилась еще более.
— Браво, браво!.. — захлопали в ладоши и засвистели больные.
А когда балерина, вновь взлетев, благополучно приземлилась, все кинулись к ней и начали обнимать ее и целовать.
— Это я Эсмеральду вам станцевала… — захлебываясь от восторга, что ее поняли, начала объяснять балерина. — «Эсмеральда» — моя самая любимая вещь. Сильные вращения, туры в воздухе, горячая стремительность танца, па-де-бурре, па-де-де, затем снова па-де-бурре. У Эсмеральды была мать сумасшедшая… Поэтому я не просто здесь оказалась. Все связано…
— Вы хотите сказать, что вы репетируете в сумасшедшем доме… — перебил ее Колька. — Нет, даже не думайте об этом Я не позволю этого… Свобода свободой, но есть строго определенные рамки и границы, которые душевнобольные не имеют права переходить…
— Из-за таких санитаров, как ты… — прокричала вдруг какая-то совсем новенькая больная, — больные еще более тупеют. Твое постоянное присутствие делает нас посмешищем. Слава богу, мы еще не глупые. Ты создан лишь для того, чтобы создавать нам душевные неудобства. Санитарство не нужно. Долой санитаров. К черту нашего санитара. Он мерзавец. Если я вам расскажу, как он надо мной издевался…
— Все правильно… — поддержали ее вдруг несколько точно таких же шизофреничек. — Этот наш санитар не просто алкоголик. Он сумасшедший алкоголик… Мы ошиблись в санитаре. Короче, за себя не ручаемся…
— Разговорчики!.. — прикрикнул Колька на возбудившихся больных и ласково погрозил им пальцем. — Если будете продолжать шуметь, вызову доктора и он назначит вам по дополнительному уколу…
Услышав это, больные притихли. Балерина, приговаривая: «Да здравствует Эсмеральда!» — вновь запрыгала по палате, возбуждая своим азартом больных. Раскрыв рты, они смотрели на нее как на чудо. Им не нужен был санитар, им нужна была только балерина и ее Эсмеральда. Больной мозг изменчив, не одно и то же действие или событие извне излечивает его, а постоянная смена, их разнообразие.
— Дочка, как тебя зовут? — спросила балерину «худоба».
— Лиана!.. — прокричала та ей в прыжке.
— Неплохо!.. — улыбнулась «худоба» и с такой открытой злобой посмотрела на Кольку, что он вздрогнул.
«Ну и бабка… Видно, порешить ей человека ничего не стоит…» — заключил Колька и спокойно выдержал ее взгляд. Смутившись этим упрямством санитара, «худоба» отбежала в сторону, точно ужаленная. Кольку временно прикрепили к женской палате. Здесь он должен был пройти практику или, точнее, стажировку перед отправкой в мужскую буйную палату. Он с нетерпением дожидался того дня, когда его открепят от этих баб. Надоели они ему своею простотой и какой-то неестественной однообразностью. Скучно с ними, муторно. На работу идешь, как на каторгу.
Балерина, напрыгавшись, стала знакомиться с больными, обнимать их и жать им руки. «И кто ее только выточил…» — удивлялся Колька стройности ее тела. Он еще не умел прятать этот по-особому мужской взгляд, потому что балерина, перехватив его, тут же спрашивала его: