— Здравствуй, — сказала тетя Феня. — Давай побеседуем. Ты знаешь, что будешь жить у меня? Договоримся заранее…

И она стала говорить, что голодать он у нее не будет. Но он должен навсегда забыть замашки сорванца с Артиллерийской улицы. Ничего из дома не выносить — впрочем, она в этом и не сомневается. Дядя Серафим работает по снабжению городских аптек и часто ездит в командировки. А она по вечерам ходит на уроки пения. И ему, Володе, надо будет сидеть дома. Если ограбят квартиру — что они станут делать? Школьник и вообще должен сидеть дома, никуда не ходить без разрешения. Она не любит непослушания. Она этого терпеть не может! Довольно и того, что она берет на себя заботу. У нее никогда не было детей. И не будет. И могла бы прожить без забот и тревог.

— Ты понял меня? — сказала она.

— Понял.

— Ну, будь паинькой. — Погладила по голове, торопливо, едва коснувшись, как бы по обязанности.

И удалилась — вниз, к дяде Ване и тете Саше.

Неодолимая, бесконечная грусть словно туманом обволокла Володю, словно накрыла с головой. Скучно как-то, и все ни к чему… Зачем его не убило пулей, когда шла война в Астрахани? Зачем не зарубили казаки на промысле? Не надо ему жирной еды. И чужого дома…

Пришли Илья с Верочкой.

— Была тетя Феня?

— Была.

— Ну и что?

— Ничего.

— Как это ничего! — вспылил Илья.

— Сказала, что я буду сторожить дом.

— А еще что?

Он не ответил. Отвернулся. Молчание. И вдруг его обняли за шею белые руки. И душистые волосы у щеки, И легкое дыхание.

— Не печалься, мой маленький братик, — говорила Верочка, сжимая его все тесней. — Мы не дадим тебя в обиду. Мы будем поблизости. Ты слишком рано осиротел…

И он заплакал — впервые за последние годы.

Тетя Феня уехала на следующий день. На курорт. На Кавказ. Володя пошел прощаться к Старой Ведьме, которая еще с весны перестала для него быть Старой Ведьмой. Недаром он тащил однажды с вокзала через весь город тяжелую посылку для нее.

Та же каморка, убогая кровать, стол, два стула, пианино. На учительнице было черное платье со стертыми блестками. Как на маминой блузе.

— Что не приходил?! — спросила она.

— Мама умерла. Я уезжаю.

Она долго смотрела на него. Выпрямилась:

— Я была несправедлива к тебе… Не в требовании прилежания, нет, в другом. Прости меня, старую.

— Ну что вы… — сказал он.

— Одна я. Ну, благослови тебя бог… — Она подняла старые дрожащие руки с тощими, длинными пальцами музыкантши.

Астраханские пыльные улицы. Палит солнце. Дым костров — не из далекой ли калмыцкой степи? Просто дым — городской. И ватага ребят, выскочивших из дверей Народного дома. В этом шуме городской улицы словно была вся Володина вчерашняя и сегодняшняя жизнь и жизнь его рухнувшей, но не совсем погибшей семьи.

На обратном пути, близ набережной Канавы, встретил Алексея, и они пошли вместе.

— Дядя Серафим приехал, — сказал Алексей. — Он заберет тебя с собой. По-моему, он добряк. Но у тетки, видимо, под каблуком. Имена у наших дядьев: Самсон, Серафим!

Молча прошли квартал. И, быть может, Алексей подметил неладное в своем брате.

— Мы с тобой могли утонуть в море, умереть с голоду, — строго сказал Алексей. — Страшное было море. Помнишь? Каждая волна — с трехэтажный дом или повыше. Я думал: конец. Чего же нам бояться? Чего ты сдрейфил?

— Я не сдрейфил.

— Голод в Поволжье будет такой… все сожжено в полях. — Он посмотрел вверх, на это застывшее в небе, беспощадно палящее солнце. — В городах еще туда-сюда, а что будет в деревне…

— Саратов тоже в Поволжье.

— Все-таки поближе к хлебородным губерниям. И мы с Ильей едем в Саратов. — Алексей сделал паузу. — Не на одной тете Фене свет клином сошелся. Мне даже обидно за тебя.

— Я не сдрейфил.

Но он сдрейфил. Он улегся спать у окна на веранде, как в дни болезни матери, и так же слушал ночь, громадную, бесконечную, как бы сочетавшую в себе все неизвестное или опасное в жизни. В нем не было страха. Он был частицей этой душной ночи. Оставалось, однако, нечто, чего он не мог понять. Как могла тетя Саша отправить родную сестру в больничный барак, куда везут и везут?.. Петр Петрович этого не сделал бы. И даже — потомок князей. Давайте-ка лучше, сказал бы он, поищем хорошего частного врача.

Решение зрело в нем и день и другой, а сейчас, казалось, внезапно осветило его мозг. Нет, тетя Феня, не стану я сторожить твой дом и есть твой хлеб.

Он неслышно скользнул с постели и оделся. К мраку вокруг успел приглядеться, освоиться. Вытащил сумку из-за тумбочки. Босиком, на цыпочках прошел в маленькую комнату, спальню. Положил в сумку свою рукопись, чувяки, учебник и сборник задач по алгебре. Связал шнурками ботинки, перекинул через плечо. На улице наденет.

Он ясно представил себе ватажку, окружившую его на базаре. Нет, зачем же, он найдет других. Сам выберет друзей-товарищей. Говорят, в стране миллионы беспризорных. А Илья с Алешкой и без него проживут.

Он, не оглядываясь, не поднимая головы, пошел вон. Решил спуститься парадной лестницей — так будет тише, незаметней. Вдохнул теплый летний воздух, слабо вливавшийся в окутанное мглой окно.

Во дворе Володя надел ботинки. Улица была темна, пустынна. С Канавы пахнуло влагой. Из-под ног вспорхнула птица с большими крылами, будто и невзаправдашняя. Володя решительно зашагал — и канул в ночь.

…Алеша проснулся внезапно, как от толчка, взглянул в окно. По небу — слабый, серый предрассветный туманен. Он вскочил, побежал в конец веранды. Володина койка пуста. Быстро обежав комнаты, постучал в дверь к Илье. Илья вышел. Он был в нижней солдатской рубахе, в брюках галифе, но босой. Волосы падали на лоб.

Алеша провел его к Володиной койке. Илья стоял недвижно. Лицо было серое, как это небо.

— Куда он ушел?

— Не знаю, — ответил Алексей.

— Мы с Верочкой говорили до полуночи. Я должен был сразу сказать Вове, что будем жить все четверо. Никто нам не поможет, кроме нас самих. Комната в Саратове за мной сохранилась. Да у меня и военком города знакомый. Прожили бы как-нибудь. Я буду работать и учиться.

— Сейчас поздно об этом… — сказал Алексей.

Несмотря на свой несуразный, смешной вид, Илья с этими его крупными чертами лица, крепкой шеей, волосами, падающими на лоб, был похож на Наполеона Бонапарта. Побитого Бонапарта. Он смотрел в окно. Зачем же были все муки и боль, если он не смог удержать брата, если не понял того смысла, который должна была подсказать жизнь и все, что вынесли они на своем хребте?.. Смысл всего пережитого — братство, единение. И еще подумалось мгновенно: если бы люди были более прозорливы и всегда умели вникать в тот смысл, сокрытый в жизни, откинуть эгоизм и равнодушие, было бы куда менее страданий на земле.

Он провел обеими руками по щекам:

— Мы должны найти его. Мы потеряли отца, брата, мать.

— Найти — это еще не все. Надо уговорить. Ты не знаешь Володьки.

— Куда он мог?.. Не догадываешься?

— Догадываюсь. Но он знает, поэтому не пойдет туда. Я без него не поеду в Саратов.

Илья повернулся к нему, и Алеша, хмурясь, встретил его взгляд.

— Не сердись на меня, Алеша, — сказал Илья.

Верочка, одетая, подошла неслышно.

— Я согрею чай. Я очень быстро… — сказала она.

По замкнутому Алешиному лицу Илья понял, что тот упущенный, не угаданный им смысл дошел и до Алеши. Но тут, его осенило горько: до Алеши он дошел раньше, да тот не решился высказать… Если бы и до него, Ильи, дошло раньше на сутки, на половину суток, на шесть — восемь часов!.. Почему-то вспомнилась та давняя удивительная пора, когда они жили все вместе, и его вновь обожгло стыдом.

— За две недели до смерти матери Володя увидел во сне, как она стоит на мосту, а мост подмыло волнами, и он рухнул, — вдруг сказал Алексей. Илья махнул рукой, отвернулся.

— С кем он дружил? — сказал Илья.

— Эти не помогут, не найдут.

Илья оделся. Обжигаясь, они выпили по стакану чая.