— И братишку твоего надо бы пороть, чтоб не ввязывался с таких молодых годов, — сказал, однако, капитан. — Думаешь, отец твой одобрил бы вас? Нет, дружок, он был разумный человек!

— Теперь поздно рассуждать, — сказал Синеоков. — Надо его как-то пристроить. А ты подумал, что мать будет беспокоиться? Ты предупредил ее?

— Ну конечно, — охотно ответил Володя.

…Ночью пятого ноября «Труд» подошел к Бирючей косе. До утра он простоял на месте, а затем вместе со шхуной «Крейсер» двинулся по каналу. В морозной неправдоподобной дали команда увидела вмерзшие в лед пароходы — их было пять — и караван рыбниц. И начали продираться, ломая лед, по направлению к каравану, но, не доходя примерно трех верст, остановились. Толщина льда достигала трех вершков, и его было не пробить.

Синеоков с командой, а вместе с ними и Володя сошли на лед, таща мешки с сухарями, которые они собирались передать ловцам, и Володя, принимая на себя удары порывистого морозного ветра, отчасти был доволен: не напрасно отправился на поиск. Но мысль о том, что Алексей остается затерянным в этой мертвящей пурге, мучила его. Не один Алексей — затерялись и другие люди, и он это очень хорошо знал. Но брат есть брат. И перед ним была вина…

Подула моряна. Они с изумлением увидели, как невдали лед движется им навстречу. Лед вздымался, а между глыбами — разводья. И они вернулись к своему пароходу, на котором трещала обшивка.

Спустились сумерки, затем ночь. «Труд» работал машинами, стараясь удержать напор льда. Володя на часок прикорнул в кубрике вместе с матросами, а потом они взялись откачивать воду, которой накопилось в трюме вершков на двадцать. Как ни тяжела показалась Володе эта непрестанная работа в бессонные часы ночи, она была менее тягостна, нежели тревожная дрема.

В туманном утре до слуха команды дошел гудок. Затем они увидели медленно приближающийся к ним пароход «Хилков». Но вот «Хилков» пошел задним ходом, а за ним «Труд» и «Крейсер» с той же медлительностью больного двинулись по направлению к черням.

Шли, одолевая пространство аршин за аршином, и так достигли Зюзинской косы. Но тут был настоящий ледоход, и он оказался так силен, что пароходы стало выжимать на косу.

«Крейсер» сел на мель. «Хилков», кое-как развернувшийся, а за ним «Труд» потащились к Оли. На этом и закончились странствия «Труда». Подошел «Михаил», отчасти приведенный своей командой в годность, и Синеоков, взяв Володю за локоть, сказал:

— Пойдем, малец, отправишься со мной на «Михаиле» в Астрахань… если моряна не подведет окончательно.

Но Володя отказался. Он вырвался из рук Синеокова и, отбежав, крикнул:

— Я подожду. Я с командой…

Володя случайно узнал из разговора капитана с Синеоковым, что из Астрахани должны выйти шесть сильных винтовых пароходов Рупвода и Нефтефлота. На один из них он и рассчитывал пересесть. Правда, он узнал и другое: положение нисколько не изменилось к лучшему. Например, у Бирючей косы льдом выброшен на мель пароход «Уралец». Однако его надежда оправдалась. Ночью поблизости от «Труда» остановился винтовой пароход, возможно один из тех шести, что вышли из Астрахани, и Володя, изнуренный бессонницей, работой, холодом, недоеданием, по изменчивому неверному льду пробрался к пароходу, по поперечному брусу, охраняющему судно от трения с пристанью, взобрался на борт. Он недаром вырос на улице и привык с обезьяньей ловкостью взбираться по стволам деревьев.

Вновь ему пришлось давать объяснения грозному капитану — все капитаны поначалу оказывались грозными, — и вновь трудяги-матросы приняли его в свою компанию и даже делились скудными припасами сухарей и сушеной воблы.

От матросов он наслушался рассказов о гибели рыбниц и лодок; рассказы были невыносимы, они не оставляли веры в спасение людей, затерянных во льдах, но сквозь невыносимость впервые пробивалось в Володиных спутанных чувствах свойственное истинным ловцам печальное и мужественное смирение перед судьбой.

Пароход маневрировал среди льдов, где-то зацепил несколько реюшек и еще несколько, и составился караван, который надлежало высадить у одной из баз. Володя уже не помнил, сколько дней его мотало в море: наверное, неделю. На винтовом пришлось понатужиться еще более, чем на «Труде», то откачивая воду, то перетаскивая дрова, крепя канат или подтягивая реюшку багром…

Пришел слух, что где-то пароходы тянут рассеянные в море рыбницы Зеленгинской и Тишковской баз, и когда повернули на Астрахань, Володе уже ничего не оставалось, как только ожидать окончания странствий. Волнение его вновь возросло с приближением парохода к Астрахани. Но если полтора года назад, возвращаясь с промысла, он был объят лишь нетерпеливым ожиданием встречи с матерью, с родным городом — и это нетерпение затмило мысли об отце, — то теперь его томило другое: какой найдет он мать, если… если Алексей не вернулся. И как сам он примет это известие? Лучше бы подольше не появляться в городе и прибыть последним…

Оглушительный треск возвестил сомлевшей команде о гибели реюшки. Средь полной разрухи они перенесли на лед тулупы, одеяла, скудный провиант, остаточный запас дров и просмоленной пакли, брезент. Борясь с ветром, развели костер. Огнем растапливало лед, и они толпились поодаль. Так провели остаток студеной ночи. Но возможно, огонь и привлек внимание одного из пароходов, что пробирались во льдах.

Он долго тащился к ним — винтовой пароход, обрисовавшийся вдали как сон, как мираж, из века в век лихорадящий умы моряков, потерпевших крушение. И вот обычная нелегкая в этих условиях возня с трапом и подъемом людей на борт. Только теперь ловцы ощутили настоящее тепло и подобие домашнего очага. За этой возней последовали поиски уцелевших рыбниц и подчалков. Среди новых знакомцев, подобранных пароходом, такие же обмороженные, как Алексей. Долог и льдист был путь к Астрахани. И известия — лучше бы их вовсе не слушать. Утонул Кабачков. Не верилось, что такого может взять смерть. А взяла. Под лед ушел.

…Притащились. Город ветров с его белыми ошеломляющими зданиями, родной город — вот он. Не во сне ль приснился?

На пристани толпились люди и среди них — мать с Вовой. Они встречали почти каждый пароход, возвращавшийся с моря. У матери было темное, словно обугленное лицо. Она кинулась к Алексею.

Вова коротко поведал Алексею о своих делах. Он объявился в городе два дня назад. Матери он сказал, как нечто достоверное, что пароход подобрал Алешкину рыбницу и ведет к городу. А как иначе?..

— Хорошо, что ты не подвел меня, — сказал Володя.

— Илье надо писать, — сказал Алеша, обращаясь к матери. — Он подумает, я ему хотел доказать, а я никому ничего не собираюсь доказывать.

От Ильи было письмо, он вновь ныне с Верочкой, собирается восстановиться в университете, окончить на врача, но пока не демобилизован, иначе примчался бы.

Алексей целую неделю отлеживался дома, отогревался. Ноги побаливали. Пальцы на ногах темненькие — обморожение сказалось все же. Да ничего. Ему не на Севере с Фритьофом Нансеном путешествовать. Когда прыгали ради озорства с крыши двухэтажного дома, мог обе ноги поломать.

Мать взялась лечить его своими способами. У нее на все были средства: против обморожения, ожогов и всяких болезней. Но на улицу пока не выпускала. Успеется, У нее и на этот счет была своя метода.

Что ж делать… Алеша читал книги по истории древнего и нового мира и даже потребовал новых, и Володя побежал собирать их по библиотекам.

Книги эти стали для Алеши сладкой отравой. Мысль его терялась средь судеб различных великих деятелей и целых народов. Вот так и прошли по земле — империи, народы, поколения…

Тем временем и свои — Саня, Осип Игнатьич, отец, Фонарев — многие вставали перед глазами. Живые и мертвые. Ум его не в силах был понять, охватить все, с чем он столкнулся за свои пятнадцать лет. Собственная его жизнь показалась ему слишком незначительной. Отчего же он на миг убоялся там, на море? Богу молился. А сейчас совсем отринул бога.