По лестнице спускались, готовые в путь, старший и тот осторожный ловец, ранее не советовавший идти.

— Ты что?! — строго сказал старший.

— Я первый, — ответил Алеша. — Я легкий.

— Отчаянная твоя башка! — сказал старший. — Мы за тулупом.

— Я после отдам тулуп. Захвачу с собой ватник.

— Не хочу за тебя, дурного, отвечать, — сказал старший.

Алексей сел на приступку, выигрывая время и надеясь одолеть слабость. Что же это у меня с ногами?..

Они спустились на лед. Старший в одной руке нес фонарь, прикрытый брезентом, чтоб не загас, в другой — канат. Осторожный ловец тащил с собой багры. За ночь ветер не унялся. Однако направление его изменилось. В стороне, где должен был находиться подчалок, несколько раз мелькнул, тут же погасая, огонек.

— Это у Бурко зажигалка, — сквозь ветер прокричал осторожный ловец.

И что за диво: послышался плеск весел по воде. Осторожный ловец задвигал свободной рукой — было похоже, он крестится, повернул голову к Алексею. И он и старший теперь не сомневались, что Алексея спасло чудо. Значит, льды двигались, но не сплошняком, и ему пофартило.

Удары весел по воде стали слышней, ближе, и лодка стукнулась носом об огромную льдину, на которой стояли Алеша с товарищами. Едва старший успел крикнуть, Алеша, забыв свой недуг, выхватил у осторожного ловца багор и зацепил подчалок. Он упал на колени и держал изо всех сил. Подчалок разворачивало движением воды, старший также закинул багор, и лодка стала бортом к льдине.

— Вылезай! — крикнул старший.

Алеша заставил себя подняться на ноги и подал руку Бурко, вывалившемуся первым. Остальные двое подхватили Павла. Алеша переоделся на ветру, на Павла накинули тулуп. Укрепили на лодке канат и, волоча его за собой, двинулись к рыбнице. Каната могло не хватить, но на рыбнице был запас. За ним и отправился старший.

И вновь все собрались в кубрике реюшки, ожидая от моря, от движения льдов, от людей, что жили на берегу, решения своей участи.

Алешу уложили на дощатые нары и вновь начали растирать. От ступней и до груди. Ноги были деревянные, их как бы и вовсе не было.

— Потерпи, милый, — сказал ловец, а старший резко повернулся, присел на корточки и стал ему помогать.

— Что ж с тобой делать теперь… — не жалея усилий, сказал старший.

Тот проснувшийся инстинкт сопротивления, та гордость, что составляла сущность его «я», ответила Алешиным голосом:

— Я вам ни в каком случае не стану помехой.

В ту же секунду он почувствовал в ногах покалывание, а затем все возрастающую боль, по сравнению с которой прежняя, в пальцах рук, представилась ничтожной. Он охнул и, стиснув зубы, вытянулся. А ловцы крепко держали его и массировали, пока он корчился, стараясь вывернуться, потому что от боли захолонуло сердце.

— Ничего, ничего, — сказал старший. — Потерять ноги — пусть нелюди теряют. Теперь в тебе кровь стала обращаться, значит будешь резвый на ногах, что скаковая лошадь, и рыбак, скажем, первой статьи. — И накрыл Алешу тулупом.

Мороз достиг шестнадцати градусов. Все видимое пространство моря было покрыто льдом, торосами. И в крещенье не всегда бывали такие морозы. Ранняя грянула зима, небывало ранняя и лютая. Рыбница была сдавлена льдом. Запас сухарей взят до конца путины, но паек — голодный паек. А топливо — где его взять среди льдов?

С первых дней, когда грянули морозы, Дуся Гуляева забеспокоилась. Она бегала по различным управлениям, добывая сведения, и день ото дня становилась мрачней. Она ходила по комнате из угла в угол, передавая Володе сказанное ей в Госморлове или в промысловом управлении и причитая. Из ее слов рисовалась грозная картина. Всюду в чернях, у Зюзинской косы, у Бирючей, стоял лед и затерло известные Вове пароходы (а он знал их почти все наперечет): «Михаил», «Труд», «Крейсер». Пароходы стояли на якоре и работали машинами, а случись сильная моряна — их выбросит на берег. Морозы быстро окрепли, ветер был упорный, и море, Волга, протоки оказались подо льдом. Льдом затерты были шаланды, баркасы, большие караваны рыбниц.

— В пароходстве и сами говорят: положение отчаянное! — сказала мать и заплакала: — Зачем я его пустила?!

Тревога матери в какой-то нечаянный момент передалась Володе, и ему словно в голову ударило. Особенно его поразило известие о том, что далеко в море застряло свыше восьмидесяти лодок, и среди них ловцы Тишковской базы, рыбница которой забрала Алексея.

Если у матери надежда на возвращение Алексея лишь теплилась, то Володя поддерживал ее в себе всемерно. Разве может Алешка пропасть?

— Тебя все считали храброй, а ты… Не стыдно? — сказал он. И от этих слов его мать, кажется, взбодрилась несколько.

А он — давно ли? — бранил Алешку последними словами и запустил в него ножницами. И этот Алешка, с глубоко ушедшим в спину и торчащим лезвием, стоял перед Володькиными глазами, и от этого видения ему делалось не по себе. Да, он много сделал в жизни дурного, но размышлять некогда. В нем забродила лихорадка действования. Знал: на этот раз наносит удар матери. Но он должен, должен, должен…

Поднялся чуть свет. Едва мать ушла на работу, он, наказав Степке — но не ранее вечера — передать записку, вытащил из сундука свой старый тулупчик, ныне едва налезший ему на плечи и продранный в локтях, взял воблу и кусочек хлеба и заторопился в Управление морского судоходства.

В кабинете заведующего кто-то надрываясь кричал в телефон названия судов, и из этих криков Володя понял: известия отовсюду прескверные, пароходы «Константин» и «Михаил» затерты льдами; только в одном районе пятьдесят рыбниц обречены на гибель, если им не прислать немедленно на выручку суда; в других местах положение не лучше; председатель Облрыбы просил у Рупвода — Районного управления водным транспортом — помощи дровами, хлебом, пароходами и ледоколами, но ни тех, ни других в запасе нет, военком Бирючей косы заявляет, что выручить замерзшие за Вышкой шаланды и 25 рыбниц не может и просит выслать для спасения винтовые пароходы. Словом, отовсюду требовали винтовых пароходов, а лед ломал и борта и винты.

С другого конца провода кричали так громко, что даже Володе было слышно. Кричали, что от Управления промыслами и Рупвода вышли, помимо застрявших «Михаила» и «Константина», пароходы «Днепр», «Александр», «Смотритель»…

Человек, стоявший у аппарата, повторял названия судов, а потом сам звонил, крича в трубку: «Барышня! Барышня! Барышня!» — и топал ногами.

В комнату входили и некоторое время толклись в ней служащие, матросы. И оказалось, по телефону разговаривал не кто иной, как заведующий судоходным отделом Синеоков, и тот собирается сам на пароходе «Труд», едва вырвавшемся из льдов, выйти на борьбу со стихией, взяв с собой хлеба для ловцов на застрявших рыбницах.

Володя разыскал пристань, у которой стоял пароход «Труд». В своем кургузом тулупчике он был сразу же замечен малочисленной и голодной командой, грузившей на пароход дрова, но так как он охотно и бойко помогал, его вскоре сочли за своего и даже предложили докурить самокрутку. И ему не стоило больших усилий спрятаться в одном из отсеков парохода и, основательно промерзнув, дождаться, пока тот отчалит от берега.

Теперь он мог смело объявиться команде, и его потащили в каюту капитана. Там он застал и внимательно оглядевшего его с головы до ног Синеокова.

Капитан был немолодой и суровый человек и сразу стал орать, поносить баламутного. На Артиллерийской улице, положим, бранились и покрепче, и Володя знал, что надо молчать.

— Мало тебя пороли, сукиного кота! — кричал капитан. — Вот сниму с тебя штаны!.. Салака этакая! Или не знаешь, что с нас за каждого человека спрашивают? Ты не человек еще! Ты полчеловека, а и за тебя спросят! Ну зачем тебя принесло?!

— Брата искать, — коротко ответил Володя.

— Брата искать! — хмыкнул капитан. — За околицей ищи. Может, он на набережной шатается? Кто ты есть? Кто твои родители?

Он назвался. Капитан и Синеоков посмотрели на него со вниманием. Они оба помнили его отца. И несколько задумались, узнав, что брату его пятнадцать лет и тот в море, среди ловцов.