ХОЛОДНЫЙ МАЙ
Стоит пастух в холщовой робе у ворот
И возвращающимся овцам счет ведет.
Весенний ветер, резкий и колючий,
По небу гонит клочья грязной тучи.
Скрипит калитка ржавыми петлями.
Взъерошенные поздними дождями
Грачи, словно стервятники, косматы,
А певчих птиц рулады — хрипловаты.
На холоде раскрылись было почки
И вновь от страха съежились в комочки.
Луч солнца, разрывая облака,
Бьет по глазам, как резкий звук хлопка.
«В тебе, Природа, милосердья нет»,
Подумал я. «Терпи!» — она в ответ.
Пастух в холщовой робе у ворот
Невозмутимо овцам счет ведет.
НА СВЯТКАХ{66}
Дождь с неба лил ручьями,
Клубился мрак ночной.
Один в густом тумане
Шагал я сам не свой.
Вздыхали безответно
Кусты, когда на них
Несли порывы ветра
Охапки брызг шальных.
«Вот к Рождеству погодка!»
Послышалось вблизи:
Нетвердою походкой
Шел с песней по грязи
Подвыпивший бродяга
Он брел себе вперед,
Не прибавляя шага,
До городских ворот.
НИЗВЕРЖЕНИЕ ДЕРЕВА{67}
(Нью Форест)
Два палача из-за взгорка выходят тяжелой походкой.
Сверкает у каждого острый топор за плечом.
Зубья двуручной пилы щерятся хищной разводкой
И вот подступают они к исполину лесному, что ими на смерть обречен.
Скинув куртки, они топорами врубились у самого корня,
И белые щепки, вспорхнув, разлетелись по мху.
Широкая рана кольцом опоясала ствол, и проворно
Один из них длинной веревки конец, изловчась, закрепил наверху.
И запела пила, и верхушка ствола задрожала.
И тогда лесорубы, пытаясь гиганта свалить,
Натянули веревку, но дерево только стонало.
И опять они долго пилили, тянули веревку и вновь принимались пилить.
Наконец эта мачта живая слегка покачнулась.
Джоб и Айк с криком кинулись прочь, и, вершиной пронзив небеса,
Наземь рухнуло дерево — роща вокруг содрогнулась…
С двухсотлетнею жизнью покончено было быстрее чем за два часа.
БЕССОННИЦА
Ты, Утренняя звезда, застыла там, на Востоке,
Не знаю, но вижу, где ты.
Вы, листья бука, в небе как будто строки.
Дайте перо — я нарисую это.
О луг, ты белый в росе, и росинки как зерна риса
Вовеки не позабуду.
Кладбищенские огни смотрят сквозь зелень тиса.
Имена ползут отовсюду.
ОН НИКОГДА НЕ РАССЧИТЫВАЛ НА МНОГОЕ,
или
Размышление (ретроспекция) по поводу моего 86-летия
Ну что же, Мир, ты мне не лгал,
О нет, не лгал!
Ты честно все, что обещал
Исполнил в свой черед.
Хоть я с младенческих годов,
Бродя средь пастбищ и садов,
Уже был, в сущности, готов
К тому, что жизнь — не мед.
Еще тогда ты мне твердил,
Не раз твердил,
И, мнилось, глас твой нисходил
С вершин холмов немых:
«Среди людей я часто знал
Тех, кто от жизни много ждал,
Но знал таких, кто презирал
Ее и в смертный миг.
Не жди ж чрезмерного, мой друг,
Мой юный друг!
Жизнь — лишь унылых будней круг»,
Таков был твой завет.
Что ж, это честный был урок,
Которым я не пренебрег.
Иначе б вынести не смог
Я бремя стольких лет.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шлеп — шлеп — шлеп — на мельнице пенит воду колесо,
И женщина на мостике, и перила узки,
И мельник у дверей, и у запруды — утки.
Так много лет с тех пор прошло, а здесь как прежде все.
Да здесь и впрямь все то ж: и дом, и старый сад,
И этот тихий пруд, и утки, и утята,
И женщина стоит на мостике дощатом,
И мельник, что мукой обсыпан с головы до пят.
Но только этот мельник — не тот, что был тогда,
И сад уже не тот, и брызги, что мелькают
Над мокрым колесом, — не те, и мне другая
На робкие мольбы здесь отвечала «да!».
ВСЕ БЛИЖЕ ОЩУЩЕНИЕ ПРЕДЕЛА
Все ближе ощущение предела
Того, чего у мирозданья нет:
Добра, что злу давало бы ответ,
И разума — чтоб нам поправить дело.
Весь век свой птаха в клетке просидела,
А вот поет, забыв причину бед
Решетку, заслоняющую свет…
Мы рады крохам своего удела.
Но раз встают на тяжбу племена,
Конем, стопой топча края соседа,
И в гнойных швах лежат поля, пусты
Зло повторится. В том не их вина,
Но темной силы, их влекующей к бедам.
Да. Все отчетливей предел мечты.