Он поднялся к дедуле проститься. Дедуля работал, обложенный книгами, не удивился, хлопнул по плечу:

— Правильно, валяй!

Не стали его задерживать и женщины — для них слово «надо» было законом. И лишь Димка вдруг повис на его шее и разревелся в голос — пришлось вмешиваться бабуле: отцепила мальчонку, пообещала пирожное — Димка утешился, отстал. Путь был открыт, и Николай поехал со смешанным чувством вины, горечи, сожаления, но и — свободы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

— Катюша, подожди, надо бы поговорить…

— О чем, папа?

— Сядь, на бегу как-то нехорошо…

— Села…

— Ну вот… Посидим, помолчим, друг на друга поглядим. Такая редкость, да? Или торопишься?

— Нет, нет, никуда не тороплюсь.

— А на болото? Или сегодня выходной?

— Николай в городе. Олег спит, они с Вадимом в ночь были, но Вадим уже уехал, у него отпуск…

— Ясно… Катюша, вчера пришел вызов, на областной семинар, выезжать после обеда. Иван Емельянович дает машину до райцентра, а там — райкомовским автобусом. Хочу, чтобы ты поехала со мной. Что?

— Нет, нет, ничего, папа…

— Документы в институт собрала? Наверное, уже пора… Кстати, не забудь справку о работе за прошлый год. Все-таки лето трудилась телятницей — в сельскохозяйственном должны учесть.

— Папочка, пожалуйста, не сердись, но я не хочу в сельскохозяйственный.

— Что? Как ты сказала?

— Ну понимаешь, за это время многое изменилось…

— Что изменилось, Катя?! Ты что, передумала?

— Передумала… Хочу в политехнический…

— В политехнический?! И на какой факультет?

— На физический…

— Вот как! И чем же потом намерена заниматься?

— Физикой…

— Физикой! Катюша, милая моя девочка! О, господи! Какой из тебя физик! Ты наша, деревенская, с каждой травинкой дружишь, все живое к тебе тянется. Ничего не имею против физики, наверное, интересно быть и физиком, но пойми, Катюша, это же редкий случай, когда у человека к чему-то призвание. Большинство мыкается по свету, сами не знают, зачем родились. А ты — у тебя же призвание! Ты просто создана для деревни, для живого — выращивать, холить, обихаживать. У тебя руки волшебные, Катюша! Поверь, не потому желаю привязать тебя к деревне, что сам тут, нет, не-потому, дочка. Я и один могу, ты знаешь…

— Папа!

— Подожди, дай сказать… Пока человек молод, ему кажется, что главное в жизни — любовь, но потом, когда наберется опыту, понимает, главное все же — работа. И вот тут, если он точно выбрал профессию, по душе, он счастлив, ну, скажем проще — доволен, а если не по душе — мается, страдает, хотел бы убежать, да, как говорится, грехи не пускают…

— Папа!

— Подожди. Ты ведь знаешь, как я любил маму, но еще больше я люблю работу, поля, небо, это вечное чудо — хлеб. Мама ревновала к работе, не могла понять, как можно так работать, мы были разные люди. Она ушла. Не осуждаю ее, пусть будет счастлива. Но, доченька, что бы я значил без работы?! Где бы взял силы пережить удар? А было больно, очень больно, ты видела. Я впервые говорю об этом, хочу, чтобы ты еще раз подумала, прежде чем сделать выбор. Не торопись, подумай. Обещаешь?.. Молчишь… Я понимаю. Кажется, понимаю…

— Что ты понимаешь?

— Ну что… Наверное, тут не только физика виновата, но и физик…

— Он — хороший, папа, очень хороший!

— А я что, говорю «плохой»? Хороший! Но вы — разные. Очень разные, Катюша. Ты и сама поймешь, но не сейчас. Сейчас, я понимаю, трудно тебе…

— Мне хорошо, папа! Ой, извини…

— А как же Олег? Ты же с ним дружишь. Вот с ним у тебя больше общего. А, Катюша?

— Олег славный, добрый, но… Не знаю, папочка, ничего не знаю!

— Ну, хорошо, по дороге еще поговорим. Собираешься? Поедешь?

— Да, да. Только, папа, пожалуйста, дай подумать, не настаивай. Сама хочу понять, разобраться, ладно?

— Конечно, сама. Единственное, о чем прошу, не торопись. У Николая семья, ребенок, совсем другая жизнь. Он весь нацелен в науку, парень он с гонором, высокого о себе мнения. Кто ты рядом с ним? Не обижайся, надо трезво смотреть на вещи. Игрушка, забава? Грубо, но так! Думаешь, бросит жену ради тебя? Уверен, что нет. Но если даже и бросит? Ты-то сама как к этому отнесешься? Одобришь? Свои действия… Одобришь того залетного красавчика, что увел нашу мамку? Вот в чем дело, доченька… Понимаешь?

— Д-да, кажется…

— Понимаешь, как это плохо?

— Н-не знаю… Я не виновата, папа…

— Ничего страшного не произошло, доченька. Пока. Но имей голову на плечах, ты же у меня умница-разумница. Чувства — одно, но надо и голову подключать. Без головы ох как напахать можно. И ему жизнь исковеркать, и себе, и Ане. Так, кажется, зовут его жену?

— Так.

— Она, наверное, любит его. Об этом тоже подумай. Недаром в народе говорят: не делай счастья на чужом несчастье. Нет, нет, я тебя ни в чем не обвиняю! Деточка! Не плачь. Ты как мотылек, приласкал тебя парень, ты и полетела — это естественно, значит, нормальный человечек, сердце влюбчивое. Это хорошо, доченька. Хуже, если бы бездушной была, пеньком березовым. Полетела — это хорошо, но смотри в оба, не обожгись. Огонек-то уж больно горячий. Понимаешь?

— Не знаю, папочка… То вроде понимаю, а то…

— Ну, ну, не плачь, дочка, съездим с тобой к бабушке, по городу пошатаемся, мороженым тебя угощу. Хочешь мороженого?

— Угу…

— Ну и прекрасно. Только успокойся. Давай-ка мы слезы вытрем, чтоб глазки не краснели. Чтоб нос не картошкой пареной… Во-от так.

— Ой, папка, какой ты…

— Ну, собирайся!

— Бегу!

2

Первым делом Николай заехал к Кате. Дом стоял темный, на двери — замочек. Ни записки, ни ключа под ковриком. Озадаченный, Николай покатил к своему дому. В окнах — тоже темень, но едва поднялся на крыльцо, лоб в лоб столкнулся с Олегом — выходил зачем-то во двор.

— Коля?! — отшатнулся брат. — Что так поздно?

— А где Катя?

— Уехала.

— Как уехала?! Куда?

— В город.

— Когда?

— Сегодня.

— Когда сегодня?

— После обеда. Георгий Сергеевич увез. К бабушке. Ну и в институт поступать. В сельскохозяйственный…

Николай чертыхнулся, плюнул с досады. Хватанул кулаком по перильцам — жалобно задребезжали стекла веранды, заскрипели доски крыльца.

— Тихо! — прошипел Олег. — Отца разбудишь. Больше суток не спал, мотался по бригадам.

— Как там «самовар»? Работали сегодня? — отрывисто, сквозь зубы спросил Николай.

— Работали. На полторы тысячи вышли.

— Аномалии засекли?

— Не знаю. Вадим делал замеры. Журналы там, в часовне.

— Отключения были?

— Один раз. Вадим ездил к Пролыгину, вернулся злой. Пролыгин вымогает бутылку.

— Ну, гад, он у меня довымогается! Я ему устрою бутылку!

— Да, Коля, отец запретил мне работать с тобой… И еще предупреждал — как только пустят птичник, «самовар» отключат. Пролыгин говорит, мощности не хватает.

Николай выругался.

— Завтра будет звонок Ташкину из обкома, пусть только попробуют не выполнить указания, я их через Москву достану!

— Да ты что, сбесился?

— Сбесишься тут с вами… Ты тоже хорош, зачем растрепал бабке про лягушек?

— А что? Что тут такого?

— А то! Нужны мне бабкины демонстрации! Еще свистнут что-нибудь или сломают, а мне каждая минута дорога!

— Коля…

— Ну? Чего тебе?

— А ты выяснил, отчего живность Гибнет?

— Не гибнет, а цепенеет. Большая разница!

— Гибнет, Коля. Мы вчера с Вадимом обнаружили. Та гадючка, помнишь? И шесть лягушек, мы им к лапкам ниточки привязывали. Нашли дохлыми. Значит, все-таки от чего-то гибнут, что-то их губит…

Николай помолчал, обдумывая то, что сказал Олег. В стайке тихо возились сонные куры, вздыхала корова. Лысая гора, под которой светилось лунным блеском озеро, шишковатой макушкой тянулась к туче, висевшей черным бегемотом с хвостом, как у крокодила. Над «бегемотом» раскачивалась кривая ущербная луна с ослепительно-ярким краем, словно остро отточенным лезвием.