Николай слушал с улыбкой: темень, глушь, дорога через лес и вдруг — Пушкин! Чудеса!

Катя засмеялась:

— Почти как у нас на полигоне. Да?

— Ага. Только дуба нет. Я — вместо дуба. Похож?

— Нет, ты не дуб…

— Смотря как понимать, да?

— Ой, я не то хотела сказать, — смутилась Катя. — Конечно, не дуб — ясень.

— Ох ты! А где, интересно, ты видела ясень? У нас они не растут.

— Ну, во-первых, проходили по природоведению, а во-вторых, в кино. Хорошо помню. Большое такое дерево, хорошее дерево, доброе. Ясное.

— Короче, все равно — дерево. Да, Катя?

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Катя прикрылась книжкой и даже закашлялась от смеха.

Они въехали на поляну, остановились. Николай выключил сначала фары, потом, чуть помедлив, подфарники и внутреннее освещение. Глаза привыкли, и стали различимы контуры часовенки с ажурной башенкой, черная глыба сарая, полог, провисший между направляющими. Небо над лесом было затянуто тучами, как бы самым краем, и там посверкивало, а над болотом сияли звезды — ни облачка, ни тумана.

— Среди болот и нет тумана — не странно ли? — сказал Николай.

— Туман? — переспросила Катя задумчиво. — Тумана нет. Болото дышит. Вдох — выдох, как мы. Днем — вдох, вечером — выдох, ночью — вдох, утром — выдох.

— Значит, сейчас оно всасывает воздух? — уточнил Николай.

— Фу, — поморщилась Катя, — слово-то какое. Дышит!

Они вышли из машины. Вся округа, казалось, была начинена невидимыми маленькими трещоточниками — каждый крутил свою, трещал на свой манер, квиликал, чичикал, тирликал, посвистывал, поскрипывал, тер щеточкой по струнам, колотил по барабану. Болото жило, пело, радовалось прозрачности воздуха, ночной свежести, запахам трав, леса — самой жизни.

— Забавно? — спросила Катя.

— Что? — не понял Николай.

— Ночь, болото — и совсем не страшно. Да? — поеживаясь, как-то неуверенно сказала Катя.

— Страшно? Какие могут быть страхи? Вот сейчас как раскочегарим «самовар», вся нечисть разбежится.

Николай хотел было идти к часовенке, как вдруг невдалеке раздался громкий вскрик — то ли испуганной птицы, то ли зайца. Катя схватила Николая за руку, прижалась к нему.

— Что ЭТО?

— Леший, кто же еще. Легок на помине.

— Ой, не надо, боюсь!

Катя качнулась, робко отодвинулась. Они стояли совсем рядом, прислушиваясь к ночным звукам, к дыханию друг друга, как бы застигнутые врасплох этим случайным полуобъятием и не знающие, что же им делать дальше. Николай осторожно притянул ее к себе, и Катя порывисто обхватила его за шею. Ее щека касалась его щеки, полураскрытый, жарко дышащий рот был рядом. Николай крепко обнял ее, поцеловал в губы — Катя вырвалась, всхлипнув, опустилась на землю, закрыла лицо руками. Он присел на корточки, отвел ее руки, заглянул в лицо. Катя плакала.

— Ты что? — поразился он. — Катя!

Она резко встала, побрела в темноту. Он пошел было за ней, но передумал.

— Катя, кончай! Тут и так сыро.

Черная Катина фигура подплыла к часовне и как бы растворилась в ней, слилась с черным дверным проемом. Николай вытер ладонью пылающее лицо. Мысли спутались, сердце гнало кровь, он оцепенело ждал, когда все это пройдет…

Беззвучные вспышки молний легким крылом обмахивали округу, высветляя на миг часовню, машину, корявые рябины. Трещоточники все с тем же ликованием взывали к себе подобным своею жаждущей плотью, стараясь перекричать собратьев по болоту. Но теперь Николай различил еще один звук — ровное гудение, словно стекающее откуда-то с высоты. В первый момент оно его озадачило: что бы это могло быть? Но тотчас же догадался — трансформатор! Значит, напряжение есть, можно работать!

— Алле! Кто здесь лаборантка? Ау! Лаборантка! Где ты? — прокричал он, сложив руки рупором.

Катя не откликалась. Он вошел в часовню. Катя стояла у оконца, лицо ее было мокро от слез.

— Катюша, что с тобой? — спросил он, вдруг испытывая к ней щемящую жалость.

Она мотнула головой, еще больше ссутулилась, кулачком вытерла нос.

— Из-за меня плачешь? — неловко спросил он. — Я обидел?

— Не… — пробормотала она.

— А кто?

— Так… Из-за мамы…

— Из-за мамы?! Чудачка ты, Катя, мама встретила человека, наверное, счастлива, зачем же из-за нее плакать?

— Я не из-за нее.

— Вот те раз! То из-за нее, то не из-за нее…

— Боюсь я, — сказала она, подняв к нему лицо. — Зачем ты со мной так? У тебя жена, ребенок…

— Ах вот что… — Николай рассмеялся, взял Катину руку, прижал к губам. — Катюша… — Рука ее дрогнула было, но успокоилась, приникла к его лицу. — Катюша… Не бойся, нам всем будет хорошо… Аня и Димка — совсем другое, а ты… Катюша, ты такая славная… Человек сложен, Катюша, он как звезда — видела, как мерцают звезды? То красным, то зеленым, то синим, то оранжевым. Так и человек. Большинство почему-то считает, будто человек должен быть однолюбом…

— Конечно! — горячо отозвалась Катя.

— Чепуха это! Если бы это было так, человек давно бы сошел с круга. Он любил бы только самого себя. А человек необъятен и глубок, как море, как космос! Он может вмещать в себе целый мир! Бесчисленное множество миров! Человек свободен, должен быть свободным! Нас душат всевозможными глупыми запретами, дурацкими предрассудками. Нам запрещают любить, лишают счастья. Пойми, плохо, когда человек лжет, наносит какой-то ущерб другому, вредит, мучает, — это плохо. Но когда люди любят друг друга — это же прекрасно! Не бойся, Катюша, мы не позволим ничего плохого, клянусь! Ни ты, ни Аня, ни Димка, ни я — никто не пострадает. Ты понимаешь, о чем я?

— Да… Нет, кажется, нет…Снаружи ослепительно вспыхнуло — Катя испуганно прижалась к нему, но тотчас отшатнулась. Николай вышел наружу, поманил ее за собой. Она зачем-то взяла журнал, в который записывала показания приборов, и, прижав его к груди, вышла вслед за Николаем.

— Смотри! — Николай задрал голову к небу. — Полнеба — в тучах, полнеба — в звездах. Красота! Где-то, в других галактиках, обязательно есть жизнь. Вполне возможно, такая же, как на Земле.

— Но неужели и там тоже горе, болезни, несчастья?

— Нет! Там все по-другому. Там нет глупых и ленивых, нет жадных и скупых, вообще нет понятия «твое-мое», там все общее и люди ценятся только за качества ума. Один чуть-чуть умнее, значит, чуть-чуть лучше. Другой чуть-чуть глупее, значит, чуть-чуть хуже. Ум и воля — вот главные качества!

— А доброта?

— У них нет понятия «добрый-злой», не из-за чего. Доброта возникла против злобы, а раз нет злобы, то нет и доброты. В разумном обществе не будет ни злодеев, ни доброхотов — не будет времени заниматься пустяками.

— А чем же там занимаются?

— Науками! Единственно по-настоящему стоящее дело. Здесь, на Земле, мы еще в самом начале пути. Еще путаемся в пустяках, еще не выбрались из пещеры, кусаем друг друга, толкаем, рвем друг у друга куски. Но придет время, Катюша, и люди объединятся, но не вокруг пирога, а вокруг великой тайны. Взгляни вверх — там она, глядит на нас мириадами глаз, подмигивает, дразнит — вот я! — а мы… Эх, даже злость берет! Как муравьи. Даже хуже. У муравьев хоть порядок, а тут — бардак вселенский! Вот попомни мое слово, истинное объединение начнется с ученых, они больше знают, дальше видят, глубже понимают. Чем больше ученых, тем лучше.

Яркая вспышка разодрала полнеба на рваные куски — ломаные извивы отпечатались на миг и исчезли с сухим раскатистым треском. Тьма сомкнулась, загрохотал гром. Снова полыхнуло — стоявшая рядом машина окато отливала синим валуном. Притихшие было трещоточники пуще прежнего завели свои трели.