Я невольно вздрогнул и постарался больше не смотреть. Моя жена Елизавета последние два года проработала в отделении челюстно-лицевой хирургии в Венском мединституте, и она показывала множество душераздирающих фото, как это выглядит "до того". Что ж, это был, ясное дело, один из случаев "после того": одно из тех менее серьёзных повреждений, когда хирургам удалось в значительной степени подправить лицо, чтобы армейская медэкспертиза вновь признала его обладателя "годным к службе".

Он пожал мне руку — несомненно, заметив, что, подобно всем с ним общавшимся, я старался не смотреть ему в лицо — и представился как фельдпилот оберлейтенант Светозар фон Поточник. Мне довелось побеседовать с Поточником в тот вечер и в последующие несколько дней, и должен сказать, я сразу счел его одним из самых обаятельных людей, с которыми до той поры сталкивался: тактичный, с чувством юмора, скромный и наделённый способностью выражаться точно и искренне. И ещё он обладал незаурядным умом. Шаг за шагом я узнал его историю.

Родился он в 1894 году в небольшом городке Правницы, что на южном склоне Каринтии, где его отец преподавал в школе химию. И конечно же, в начале века та гимназия в Правницах стала яблоком раздора в условиях Австро-Венгерской империи, из-за острых споров о языке преподавания в школе, поскольку местное словенское население требовало равенства с немецкоговорящим.

Эти гнусные склоки длились годами, причём школа надолго закрывалась из-за беспорядков, бойкотов и блокад, перемежавшихся шумными скандалами в венском Рейхсрате, когда немецкие и словенские депутаты от Каринтии метали друг в друга чернильницы. По меньшей мере, три имперских министра образования ушли в отставку в связи с делом о гимназии в Правницах. Наконец, в 1908 году, к невыразимому отвращению немецких националистов во всей империи, Вена уступила и официально сделала школу двуязычной.

Но пока длилось это безумие, для семьи Поточника события развивались в другом направлении. Будучи человеком изобретательным, доктор фон Поточник, обречённый на долгие периоды вынужденного отпуска, осуществил революционный метод синтеза аммиака. В конце концов он сумел его запатентовать и продать патент синдикату CIVAG, который купил его на условии, что доктор переедет в Германию и запустит первую производственную линию.

Поэтому в 1909 году его семья распродала имущество и переехала в Мангейм, не слишком тепло распрощавшись с дряхлеющей Австрийской империей, с такой лёгкостью уступавшей наглым требованиям представителей низших рас. В результате детство Поточника прошло в Германии.

Выдающийся ученик и талантливый поэт, он преуспел в музыке, хотя больше интересовался богословием и моральной философией.

Примерно в 1910 году он также присоединился к "Вандерфёгелю", любопытному движение среди идеалистической немецкой молодежи, которая отклонила ценности кайзеровского Рейха и вместо этого направилась на поиски подлинного и естественного: пения птиц в лесу, церковных колоколов в альпийских долинах, рюкзаков, традиционных кожаных штанов и гитары вокруг походных костров, бега босиком по утренней росе и всякой прочей чепухи, благодаря которой (должен признаться) я начал ценить молодежь, проводящую время за игрой в бильярд в заполненных дымом австрийских провинциальных кафе.

В 1914 году Поточник собирался поступить в Геттингенский университет и изучать философию. Но война добралась туда раньше. Подобно миллионам других юношей в Германии, он рвался в бой, переполняемый пламенным желанием самопожертвования в войне, которая (как они полагали) шла не за территории и за не амбиции династий, а была проявлением могущества, молодости и силы духа; почти крестовый поход, сулящий Германии заслуженное место в мире и разрывающий кандалы, выкованные для неё стареющими нациями.

Разумеется, относительно его национальности были официальные оговорки: он по-прежнему формально считался австрийцем. Но в конечном счёте ему разрешили поступить на службу в германскую армию, "по пришествии административного подтверждения". Он поступил в Академический легион и почти тотчас же, после весьма кратковременной подготовки, был брошен в битву на Ипре с заданием взять штурмом деревню Лангемарк.

Числом восемнадцать тысяч они вышли в то утро на заливные луга, на ходу распевая "Оду к радости" Бетховена. Вернуться суждено было менее чем двум тысячам. "Убиение невинных" — так это назвали. На другой день патруль обнаружил Поточника среди груды трупов; левая сторона лица у него была раздроблена пулей.

Следующие полгода он провёл в госпитале в Германии, а затем его перевели в специализированное отделение челюстно-лицевой хирургии, организованное при Венском университете профессором Киршбаумом и его коллегами.

Моя жена Елизавета была одной из сестёр милосердия при его лечении. Его худо-бедно подлатали, подправив скулу костной пересадкой и создав металлический мост к верхней челюсти. Но пластическая хирургия была тогда, в свои всё еще экспериментальные времена, примитивна, ещё не было антибиотиков, и хирурги могли восстановить только функцию, а не внешность.

Но в середине 1915 года его поджидал ещё один неприятный сюрприз: германский военный министр — вероятно, заключивший, что человек с именем вроде Светозар фон Поточник не годится в солдаты Рейха — и не пожелал удовлетворить его заявление на службу в германских вооружённых силах. К моему удивлению, оказалось, что его это не слишком расстроило.

— Разумеется, — сказал он мне в общей палатке после ужина, — лишиться возможности служить в немецкой армии оказалось разочарованием, особенно после того, как у меня появился интерес к лётному делу. Их военная авиация лет на пять опережает нашу во всех отношениях. Но если честно, сейчас для меня большой разницы нет. Все мы сражаемся за общий Германский Рейх, а австрийская кокарда на кепи значит для меня не больше, чем баварская или саксонская. Германия и Австрия под вражескими ударами сплавляются в единый стальной брусок, который в горниле войны выковывается в ещё не виданное миром оружие. Я действительно с большим удовольствием летал бы на Западном фронте, воюя с англичанами и французами. Но опять-таки: у нас будет достаточно куража на Юго-Западном фронте и уже скоро, как только в войну вступят американцы. И в любом случае, я по-своему рад защищать эти края.

— Какие, австрийское Приморье?

— Нет, Каринтию, мой родной край. Защищать южные границы Германии от латинян и славян. Вот чего я никогда не мог объяснить в северной Германии: мы, немцы, живущие на границах Рейха, гораздо лучше понимаем, что значит быть немцем, чем те, кто удобно устроился в Дармштадте и Маннгейме и никогда в глаза не видел те волчьи стаи, что нас окружают.

— Кажется, вы хорошо знаете, за что сражаетесь, — вставил я.

— Конечно, знаю. А вы за что сражаетесь, Прохазка, могу я спросить?

— Я? Не могу сказать, что я когда-нибудь особо задумывался об этом. Просто сражаюсь за Австрийский императорский дом потому, что это моя работа, я принёс присягу. Да и всё равно, в последние два года я был так занят мыслями о том, как это делать, что не слишком задумывался зачем. Я кадровый морской офицер, а такие вещи решать политикам.

— Совершенно верно. Простите, что говорю об этом, но вот в чём проблема: вы, профессиональные военные, всегда храбро дерётесь, только, к сожалению, вам недостаёт глубокого понимания того, за что вы воюете. Может, и я был бы таким же, если бы рос в нашей загнивающей империи и прошёл через кадетскую школу. Но я, можно сказать, видел будущее Германии — фабрики, заводы, города. И к тому же у меня было много времени для чтения, пока я лежал в госпитале: Ницше, Дарвин, Трейчке, Бернарди, много чего. Именно тогда я впервые по-настоящему понял, почему лежу в постели без половины лица. И я поклялся посвятить свою жизнь Великой Германии. В этой войне куется немецкая революция. Теперь её ничто не сможет остановить, даже поражение, и она перевернёт вверх дном весь мир.