Изменить стиль страницы

Он ухмыльнулся и кивнул, обозначив, что всё понятно и так. И с этого дня историческое соглашение вошло в силу. По крайней мере, одним аэропланом его императорского, королевского и апостолического величества командовал человек, сидящий в кресле пилота, вне зависимости от того, что написано в инструкциях.

Остаток дня мы провели в Вельдесе, пока чинили "Ллойд". После пике части корпуса разошлись, а двигатель стрекотал как соломорезка, но механики из Второй эскадрильи заверили нас, что могут залатать его достаточно для того, чтобы мы добрались до дома. А в тот день, еще в Вельдесе, мы получили личную телеграмму от генерала Бороевича. В самых теплых выражениях он поздравлял нас обоих с тем, что с нашей помощью удалось уничтожить итальянскую батарею, которая так долго была бедствием для наших войск.

Мы приземлились в Капровидзе на следующий день рано утром. Гауптман Краличек уже нас ждал, стоило лишь Тотту заглушить двигатель. Командир был явно не в настроении. Вообще-то дошло даже до того, что он поставил ногу на ступеньку у фюзеляжа и приподнялся, чтобы отчитать меня, пока я еще сижу в кабине. Его бледное лицо в очках уставилось на меня, пока я снимал шлем. Я отдал честь.

— Доброе утро, герр командир. Вы рано встали, как я вижу. Чем могу помочь?

— Прохазка, я хочу знать, что всё это значит.

— Что именно, герр командир? — улыбнулся я.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я — о вашем проклятом неподчинении приказам.

— Прошу прощения, но о каком неподчинении вы говорите, герр командир? Мы с цугфюрером Тоттом выполнили свою задачу в точности...

— Будь вы оба прокляты, я отдам вас под трибунал и расстреляю за трусость! Вам приказали лететь на место задания над позициями врага и вернуться тем же маршрутом, и не жаться за нашей линией фронта. Вы виновны в том, что попытались избежать контакта с врагом, и в этом вся правда.

Я глубоко вздохнул и посчитал до десяти — меня переполняло желание прибегнуть к насилию.

— Герр командир, я проигнорирую ваше обвинения в трусости: с моей точки зрения, "жаться" можно в канцелярии, никак не в воздухе. Что до приказов следовать до Монтенеро с западной стороны фронта, то их высказали не особенно четко, и я решил, что такой маршрут просто показался в то время оптимальным. Если вы потрудитесь взглянуть на карту, то заметите, что самый прямой путь отсюда до места проведения операции почти полностью пролегает по восточной стороне окопов. Не вижу причин рисковать всей операцией, летая без оружия над итальянской территорией.

На это он чуть не взорвался от ярости, плюясь, как отсыревший фейерверк.

— Не видите причин? Да кто вы такой, чтобы оспаривать приказы, дегенерат! Весь смысл существования подразделения дальней разведки в том, чтобы пролететь как можно больше километров над вражеской территорией. Вы бы добавили как минимум сотню километров к нашему результату за август!

— Понятно. Могу ли я поинтересоваться, нельзя ли одолжить немного километров в сентябре? Или, может, взять неиспользованные у какой-нибудь другой части, чтобы свести дебет с кредитом? Я точно знаю, что Четвертая эскадрилья в Виппахе простояла на земле почти весь июль. Они наверняка согласятся, если как следует попросить.

— Молчать! Да еще вы сбили итальянский аэроплан, что противоречило приказам не вступать в бой.

— К вашему сведению, герр командир, это враг вступил с нами в бой, а не мы с ним. И мы его не сбивали — он пытался последовать за нами в пике и развалился в воздухе.

Новые сведения, похоже, только еще больше разъярили Краличека — насколько я понял, уничтожение вражеского аэроплана без помощи пуль ничего не добавляло к его месячному расчету использованных боеприпасов. Наконец, он слегка успокоился и снова смог заговорить.

— Герр линиеншиффслейтенант, как ваш командир, я запрещаю вам всю неделю покидать этот аэродром. А вашего пилота приговариваю в пяти дням гауптвахты на хлебе и воде. Начиная с этой минуты!

Он развернулся и собрался уходить.

— Ах да, герр командир.

— Что еще? — раздраженно оглянулся он.

— Я решил, что вам будет приятно на это взглянуть, — я покопался в карманах летной куртки. — Это телеграмма с поздравлениями от человека, называющего себя командующим Пятой армией, некоего Бороевича или что-то в этом духе. Может, вы даже захотите зачитать ее на утреннем построении.

Он сцапал телеграмму, разорвал ее на мелкие кусочки и зашагал к своей канцелярии. Клочки бумаги колыхались на траве летного поля. Когда я выбрался из аэроплана, то увидел, что вокруг собрались ухмыляющиеся механики.

Любой опытный вояка скажет вам, что для солдата стать свидетелем перепалки между двумя офицерами одного ранга — это одно из величайших удовольствие, которое только может доставить военная служба.

Глава седьмая 

Великое достижение

Думаю, если бы мне захотелось, я бы мог покопаться в сборнике армейского законодательства и оспорить свое наказание в виде пятидневного ограничения в передвижениях. Но мне было плевать, как и Тотту на пятидневную гауптвахту на хлебе и воде.

Для этого его пришлось бы перевезти в штаб армии в Марбурге, поскольку у нас не было подходящего помещения, а майор из военной полиции местной пехотной дивизии твердо стоял на том, что надо действовать по уставу, и отказался дать право эскадрилье 19Ф соорудить собственную тюремную камеру. К тому же на той неделе было много гораздо более важных проблем, потому что на следующий день, 4 августа, после интенсивной девятичасовой бомбардировки итальянская Третья армия начала давно ожидавшееся наступление, шестое сражение у Изонцо, плавное перетекшее в седьмое, восьмое и девятое: эта серия столкновений затянулась до самой зимы.

После двух дней тяжелых сражений итальянцы захватили Монте-Саботино на другом берегу реки у Гёрца. К восьмому числу наши позиции по обе стороны от города пали под свирепым шквалом огня, и той ночью командование Пятой армии решило отодвинуть линию фронта назад из страха быть атакованными с фланга.

Таким образом, утром 9 августа итальянская армия с триумфом вошла в пустынный, но почти нетронутый город Гёрц: безусловно, самая стоящая победа Антанты за весь этот насыщенный кровью год. Со взятием Гёрца бои переместились на юг и на подходы к Триесту. Началось сражение за плато Карсо, и с ним и один из самых ужасных эпизодов той четырехлетней бойни.

Думаю, что одной из примет двадцатого века непременно станет то, как названия самых заурядных и безвестных мест на всей божьей земле стали синонимами такого ужаса, что сами слова, казалось, переворачиваются и прогибаются под весом страданий, выпавших на их долю.

Помню, как в детстве я навещал бабушку и дедушку из разорившегося польского дворянства, живущих в небольшой усадьбе к западу от Кракова: как мы сошли с поезда в типичном грязном польском провинциальном городишке и наняли единственный видавший виды фиакр; и как, покачиваясь, со скрипом тащились около пяти километров по ухабистой дороге через ровные поля у Вислы и проехали мимо небольшого склада военного обмундирования, построенного на земле, которую дед продал Военному министерству примерно в 1880 году.

Помню, это едва ли стоило внимания: пять-шесть деревянных хибар, окружённых ветхим забором, с воротами в чёрно-жёлтую полоску, которые время от времени открывал скучающий караульный, дабы принять воз брюк и мундиров из еврейских потогонок в Бельско-Бяле. То был 107-й склад военного обмундирования Освенцима, по-немецки Аушвица. В 1919 году скопление хибар перейдет к польской армии, которая его немного увеличит; а затем, в 1940-м, к новым и более целеустремлённым хозяевам, которые серьёзно его расширят и нанесут это место на карту, так сказать.

То же самое было на этом унылом известняковом плато к востоку от Изонцо летом 1916 года: места, о которых никто не слышал (Сан-Мартино, Добердо и Монте-Эрмада) неожиданно оказались полевыми крепостями, вокруг которых бушевали титанические сражения: жизни сотнями тысяч растрачивались ради мест, которые были лишь точками даже на карте крупного масштаба: холмы, за которые погибли целые дивизии, обозначались на карте лишь высотой над уровнем моря.