Поэтому мы кружили некоторое время, как краснокожие индейцы вокруг повозки поселенцев, пока я не расстрелял в оболочку дирижабля весь боекомплект. Однако без видимого результата. Думаю, что у вас, как и у меня в то утро, есть определенные представления о том, как лопается дирижабль — с первого удара, словно детский воздушный шарик, проколотый булавкой.

Так вот, забудьте об этом. Давление газа в оболочке дирижабля на самом деле ненамного выше, чем в окружающей атмосфере, а утечка водорода из нескольких крошечных пулевых отверстий, вероятно, может продолжаться несколько дней, прежде чем дирижабль просто начнёт терять форму. И когда мы в сопровождении прощальных брызг очередей из носовой гондолы набирали высоту после последнего бесполезного захода, я отчаянно искал какой-нибудь другой способ атаки.

И тут меня осенило: радиоустановка. Она весила сорок килограммов, но с аэродинамической точки зрения оставляла желать лучшего и сплошь состояла из неровных краев и острых углов. Я принялся лихорадочно откручивать провода и откреплять подрывной заряд, когда Тотт развернулся для нового захода на дирижабль.

Похоже, он почувствовал, что я задумал, и в пологом пикировании повёл ревущую машину вдоль раздутого, как свинья, дирижабля. Я чуть не надорвался, втаскивая радиоустановку на окантовку борта кабины и стараясь крепко держать её в воющем воздушном потоке, а потом, когда решил, что настал подходящий момент, швырнул её в воздух. Аэроплан подпрыгнул и накренился, неожиданно освободившись от груза, и прошло несколько секунд, прежде чем Тотту удалось выровнять его, чтобы мы могли приблизиться и оценить результаты нетрадиционного бомбометания — конечно, если таковые имелись.

Мы увидели, что радиоустановка, падая вниз, почти не задела дирижабль. Почти, но не совсем— примерно в трети от хвоста в ткани зияла большая, около двух метров длиной, прореха. Оболочка уже начала сдуваться, и, кружась сверху, мы видели, как она потихоньку колышется. Что касается итальянцев, они явно поняли, что что-то пошло не так, и попытались развернуться и перебраться через границу на свою территорию, прежде чем разобьются.

Но безрезультатно — стремительно сдувающийся дирижабль почти неуправляем, да к тому же ещё налетел юго-западный ветер. Они старались изо всех сил, но неслись всё глубже на территорию Австрии, на ходу теряя высоту. А мы, выжидая как коршун, кружили над ними, чтобы увидеть, где упадёт жертва.

Наконец, спустя двадцать минут дирижабль ударился оземь в тылу, неподалёку от деревни Логавек, которая была так далеко от Карсо, что никто даже не удосужился переписать на итальянском её название. Крушение получилось продолжительное и неряшливое. Дирижабль целый километр волочился по земле, как подстреленная куропатка, оставляя обломки на каменных стенах и кустарнике, прежде чем его остатки не остановились между строений фермы. В заключение оболочка и разбитый киль изящно задрапировали крышу каменного коттеджа.

Мы кружили в поисках места для посадки. Поблизости раскинулась долина необычно больших размеров, метров двести в длину и ровная от многолетнего возделывания земли.

Мы решили приземлиться наудачу, несмотря на убойный заряд взрывчатки на борту. Тотт затормозил "Ллойд" лишь в нескольких метрах перед крутым, скалистым краем пропасти, и мы выпрыгнули, чтобы добраться до фермы, намереваясь захватить оставшихся в живых, пока они не пришли в себя после катастрофы.

У меня был пустой карабин, а у Тотта — пистолет "Штайр". От них не много пользы, но я подумал, что, по крайней мере, можно спокойно вынудить итальянцев капитулировать, если они еще не пришли в себя после крушения.

Но уже оказалось слишком поздно. Я высунул голову над каменной стеной, чтобы взглянуть на обломки — и был вынужден быстро втянуть ее обратно, когда прогремевшая пулеметная очередь отразилась эхом в скалах. Итальянцы забаррикадировались в каменной пристройке, забрав оружие с дирижабля.

Без сомнения, они надеялись продержаться до сумерек, а затем ускользнуть незамеченными. Фронт к северу от Гёрца среди лесов Баинсидзы был не такой сплошной, как на Карсо, и так или иначе, в этих краях проживало более чем достаточно этнических итальянцев, чтобы дать им приют и обеспечить гражданской одеждой. Наши войска добрались бы до нас в конечном счете (весь фронт Изонцо, должно быть, наблюдал за падающим дирижаблем), но чтобы нас найти, потребовалось бы время. Очевидно, задача состояла в том, чтобы удерживать итальянцев на месте, пока не прибыло подкрепление.

Я подполз как можно ближе к надворной пристройке, где прятались авиаторы, и обратился к ним. К счастью, подумал я, после четырех лет в австро-венгерской Морской Академии я свободно владел итальянским языком. В ответ прогремела еще одна короткая очередь, выпущенная наугад, насколько я понял. Я попробовал еще раз.

— Друзья...

Я сделал паузу в ожидании новых выстрелов. Но ничего не произошло. Я продолжил:

— Друзья, итальянские авиаторы, мы не собирались вас убивать. — Раздался одиночный выстрел, но я все равно продолжил. — Пожалуйста, поймите: вы теперь глубоко на австрийской территории, повержены в справедливом бою, не опозорив себя. Вы сделали все, что страна вправе от вас ожидать, и не должны жертвовать жизнью настолько бесполезным способом, уцелев после крушения. Вы окружены и находитесь в меньшинстве... (Я должен добавить, что у меня слегка перехватило дыхание от этой наглой лжи), поэтому, прошу вас, будьте разумными и сдавайтесь. К вам отнесутся со всей любезностью и в строгом соответствии с Гаагской конвенцией и законами войны: клянусь честью, я лично обещаю вам это, как офицер благородного дома Австрии.

Наступило долгое молчание, потом зазвучал чей-то голос. Я различил пьемонтский акцент.

— С вами есть мадьяры или боснийцы?

Прикусив язык, я заверил невидимого собеседника, что среди моих людей лишь один венгр и ни одного боснийца.

— А почему вы спрашиваете? — прокричал я.

— Потому, что прекрасно известно — венгры носят тесаки, которыми снимают скальп у пленников. Что касается боснийцев, они мусульманские бандиты и превращают пленных в евнухов, чтобы продать турецкому султану для охраны его гарема. Все это знают, он сам буквально на днях прочитал об этом в "Курьере".

Я ответил, что насколько мне известно, наш единственный венгр никогда в жизни не владел тесаком, уже не говоря о том, чтобы снимать им скальп. Что же касается боснийских торговцев евнухами, мусульман или из других религий, таких людей нет под моим командованием (я мог бы добавить, что, по моим сведениям, боснийцы очень редко захватывают пленных; но это было бы чрезвычайно бестактно в подобных обстоятельствах).

Когда я закончил, голос, кажется, всё ещё звучал малоубеждённо. Тем временем из каменного коттеджа, на который приземлился дирижабль, уже около пяти минут раздавался голос женщины, истерично кричавшей на словенском. Она то и дело прерывалась, чтобы попросить о помощи каждого из святых церковного календаря, начиная со святой Анны, матери Пресвятой Богородицы. Она дошла уже до славянских апостолов, святых Кирилла и Мефодия, и пронзительные вопли между молитвами с каждой минутой становились громче.

В этот момент одна из многочисленных коз, общипывающих куст вокруг фермы, смело взобралась по каменной стене, выглянула сверху — и рухнула секунду или две спустя, изрешеченная пулеметной очередью. Было ясно, что итальянцев по-прежнему нужно было убедить в безнадежности их положения.

Меня резко дернули за рукав. Это Тотт подполз к стене с пистолетом в руке.

— Magnum fragorem face — бум! — auxilio Ekrasito [28]. Я на мгновение в замешательстве уставился на него, а потом понял о чем он. Конечно: о куске взрывчатки.

Мы отползли назад вдоль стены и побежали к "Ллойду", который стоял в глубокой долине вне поля зрения итальянцев. Тотт схватил брусок экразита и детонаторы, а я сорвал антенный провод и батарею аварийного питания радиоустановки.