— На мой взгляд, вы, похоже, социалист.

Он улыбнулся, рот у него перекосился в сторону восстановленной челюсти. Я понял, какая у него была приятная улыбка, прежде чем ему изуродовало лицо. Его глаза были не как у сумасшедшего фанатика, а как у провидца и мечтателя.

— Может и так, мой дорогой Прохазка. Но я германский социалист во вторую очередь, а в первую — германский воин.

Возможно, это было проявлением моего дурного нрава, но в этом месте я не смог сдержаться и не вставить, что кое-кто может счесть имя "Светозар фон Поточник" довольно странным для воина Великого Немецкого Рейха.

Очевидно, об этом его уже спрашивали раньше. Он усмехнулся и ответил мне с обычной своей спокойной искренностью.

— У всех должно быть имя, Прохазка, а имя передаётся по мужской линии повсюду, кроме, может, маленьких и диких африканских стран. Согласен, что "Светозар" звучит ужасно: когда я родился, моя мать увлекалась романтическими романами и считала, что это имя лучше подходит к фамилии Поточник, чем Виллибальд или Энгельберт, которые выбрал отец. Что касается Поточника, то это не говорит ни о чем, кроме как о капле славянской крови. Скажите, Прохазка, как давно, по-вашему, в Европе используют фамилии?

— Точно не скажу. Наверное, с пятнадцатого века? По-моему, в верхнем Тироле людей всё ещё называют по профессии.

— Ладно, с пятнадцатого века, значит, если уж говорить наверняка, двадцать поколений назад?

Я кивнул.

— Ну вот, я недавно с этим разбирался, тогда теоретически это получается где-то более двух миллионов предков. И только один из них должен был иметь фамилию "Поточник", чтобы передать её мне. И вообще, он не обязательно был славянином — мог бы быть и немцем, похищенным в приграничном набеге и взятым в неволю хорватами. У меня нет ни малейшего сомнения, что я чистокровный германец.

— Понятно. Тогда где же именно моё место в этом крестовом походе Великого Немецкого Рейха? Всё-таки, по отцу я чех, а по матери — поляк, и, как вы сами слышите, до сих пор говорю по-немецки с акцентом.

— Ну, раз уж вы меня спрашиваете, я сказал бы, что став австрийским офицером, вы автоматически отдали свой голос за германскую культуру.

— Я понял. А вы мне позволите быть к ней причастным?

— Конечно, быть немцем — это не только вопрос крови и почвы, но и культуры. Римляне — самые первые немцы (кстати, я недавно прочёл об этом книгу) — никогда не были против того, чтобы варвары становились римскими гражданами, после того как предоставляли достаточные доказательства своей преданности. Пограничным народам вроде чехов и поляков после войны будет предложен выбор: стать частью Немецкого Рейха или немецкими протекторатами за его пределами. Или, если вас не устраивает ни одна из этих альтернатив, то убраться подальше и присоединиться к вашим славянским братьям за Уралом.

— И вы думаете, они добровольно примут такой выбор?

— Я в этом не сомневаюсь. Посмотрите на всех этих чехов в австро-венгерской армии, они недавно двумя руками голосовали за Россию. Что касается остальных, не думаю, что у них есть большой выбор. Разве британцы спрашивали когда-нибудь у народов Индии, хотят ли те быть частью Британской империи? Признак по-настоящему сильной нации — то, что при решении этих вопросов ей не нужны урны для голосования. Англичане и французы заинтересовались демократией только тогда, когда силой захватили всё, что хотели.

— Но неужели, Поточник, вы не заметили, что в этом пангерманском крестовом походе некоторые лучшие наши воины — славяне? Взгляните на боснийцев, например. Или на словенцев — сомневаюсь, что во всей империи вы найдёте более храбрый и преданный народ.

Он усмехнулся.

— Храбрый и преданный! Если бы вы их видели в Правницах, во время того "гимназического дела", они бы вам, уж конечно, не показались особенно храбрыми и преданными. Это же совершенно замечательная наглость — глупый маленький народец, этнографический пережиток, без литературы, истории, без собственной культуры, оспаривающий права ведущей мировой нации. Полный абсурд. Нет такого народа — словенцы, а их язык — мошенничество, обезьянья трескотня, которую сделал похожей на человеческий язык епископ, говоривший на немецком — обращённый еврей, кстати — чтобы создать врагов Германии и держать её под каблуком у Рима. Словенская нация, ещё чего — их и миллиона нет, они не что иное, как толпа неграмотных мужланов в фетровых шляпах и дурацких костюмах. Им претендовать на равенство с народом Гёте, Шиллера и Бетховена — всё равно что воробью равняться с орлом. Дарвин доказал, что в природе нет равенства, есть только сильные и слабые.

— Должен ли я понимать так, что вы предлагаете расстрелять всех словенцев, как только мы выиграем войну? Это кажется довольно-таки паршивой благодарностью после того, как они за нас сражались.

— Конечно, нет: так называемые словенцы продолжат существовать сколько угодно. Но без равенства в немецкоязычных областях, это наверняка, и с немецким языком как обязательным предметом во всех школах с самого низкого уровня.

— Думаете, они будут этому рады? Вы о них говорите, будто о колонии в Африке.

— Возможно, так и есть. Если они в конечном счете вольются в Германию, то, откровенно говоря, мы сделаем для них доброе дело. Если честно, Прохазка, у этих малых народов нет будущего: у словенцев, чехов и остальных. Они существуют так долго, потому что империи Габсбургов удалось продержаться почти столетие. С этого момента будут учитываться крупные нации, война демонстрирует это как нельзя лучше. Жестоко поглотить их в Великой Германии? Гораздо хуже для них, в конечном счете, если мы этого не сделаем, ведь итальянцы так и ждут, чтобы их проглотить. Мы открываем им современный мир, заставляя догонять остальную часть Европы после тысячи лет дремоты. Это наша германская миссия: подталкивать отсталые народы в двадцатый век. "Deutsche Wesen soll die Welt genesen"— немецкий характер должен исцелить мир.

На следующее утро в канцелярии на лётном поле Капровидзы наконец-то зазвонил телефон. Мы были готовы к новому эксперименту в наведении артиллерии по радио с воздуха. До высшего командования дошли новости о нашем успехе в Монтенеро в начале августа, и планировалась новая операция, чтобы ослабить натиск на наши войска в Карсо.

Старый броненосец береговой обороны "Прага" стоял около Полы и собирался двинуться в Триестский залив 14 августа для обстрела многочисленной группы складов боеприпасов, обнаруженных при аэрофотосъемке в лесу около железнодорожной линии между Саградо и Рончи.

Корабль должен был бросить якорь около Систианы, открыть огонь из четырёх орудий калибра 24 см, максимально задрав стволы, и попытаться поразить склады в надежде вызвать общую детонацию, поскольку, как сказали наши артиллерийские эксперты, итальянцы, вопреки требованиям безопасности, сложили снаряды слишком близко друг к другу. Требовалась корректировки огня по рации — цель находилась на удалении двенадцати километров от берега и была скрыта от наших корректировщиков крутым береговым откосом Карсо. И, кроме того, для этого был нужен офицер-наблюдатель, знакомый с морскими сигналами и артиллерийским делом.

Выбор был очевиден, поэтому Тотту и мне приказали приготовиться к вылету на следующее утро. Нам предстояло лететь на "Ллойде", поскольку в фюзеляж "Бранденбургера" не поместились бы все принадлежности беспроводной радиостанции. Кроме того, чтобы облегчить вес, мы снова должны были лететь невооружёнными.

Я не слишком этому обрадовался, помня нашу встречу с "Ньюпором" над Монтенеро, поэтому решил на этот раз взять с собой для защиты что-нибудь помощнее, чем пистолет "Штайр". Правда, кавалерийский карабин Манлихера — не намного лучше, но это могло дать нам шанс, если позволить врагу подобраться поближе.

Что касается радиостанции, то мы узнали, что не придётся брать на борт громоздкий искровой передатчик, которым мы пользовались в Монтенеро. Вместо него нас снабдят последним словом немецкой радиотехники: ламповой радиостанцией "Сименс-Хальске".