– Вот как ты заговорила, ну ладно, – пожал плечами Чуб, не ожидавший такого отпора от базарной торговки. – Тогда покажите-ка мне вот тот набор ножей, – решив изменить тактику, попросил он.

Не ожидавшая подвоха Анна протянула ему набор кухонных ножей, и тут же на ее запястье капитан Чуб проворно накинул стальной браслет. Окольцованная Анна попыталась выдернуть руку, но холодный металл больно впился ей в кожу, и освободиться от сковавшего ее браслета было невозможно.

– Но-но, курочка, попалась, так не трепыхайся, – предупредил ее капитан, защелкивая свободное кольцо наручников на своей левой руке.

И тут Аня наконец вспомнила, где видела этого мента. «Это же конвоир из больницы, – обомлела она. – И как я сразу его не узнала!»

– Послушайте, мужчина, что это вы себе позволяете?! Отпустите ее сейчас же! – начали возмущаться реализаторы с соседних лотков.

Вступился за Анну и прибежавший на шум Бахар, но офицер милиции был непреклонен.

– Ну, объясните хотя бы народу, за что вы ее забираете, – потребовал Бахар, убедившись, что договориться с ментом не удастся.

– Гражданка Лысенко задержана по подозрению в убийстве. Еще у кого вопросы есть? – обратился Чуб к окружившим его торговцам.

Вопросов не было. Молчала и побледневшая как мел Анна. Торговый люд, недобро косясь на нее, расступился, и Чуб беспрепятственно увел прикованную к нему наручниками Анну.

Доставив ее на своей машине в дежурную часть Киевского райотдела, участковый инспектор Иван Чуб передал задержанную Анну Лысенко дежурному оперу, но проследил, чтобы первым включили в суточную сводку его, а не оперуполномоченного уголовного розыска, поскольку кто первым в сводку попадет, тот и получит статкарточку Ф-4 за непосредственное раскрытие преступления. Между службами райотдела шла постоянная борьба за эти статистические карточки, и участковый Чуб имел все основания гордиться тем, что он утер нос уголовному розыску, которому зачтется только участие в раскрытии убийства (за что розыскникам будет соответственно выставлена на порядок менее ценная, чем Ф-4, статкарточка Ф-2). Отличиться же участковому было крайне нужно, чтобы с него сняли дисциплинарное взыскание – капитан милиции Чуб был предупрежден о неполном должностном соответствии за то, что арестованного Самсонова отравили в тот день, когда Иван заступил в конвой. Получить взыскание всегда обидно, тем более когда оно объявлено, по сути, ни за что ни про что. Иван бдительно нес службу, а проверять, чем там медсестры пичкают арестанта, не входило в его обязанности. Но начальству всегда нужен «стрелочник», и этим «стрелочником» оказался капитан Чуб, который теперь очень надеялся, что за поимку отравительницы (задержанной, в общем-то, случайно – Иван заезжал на рынок за кипятильником) руководство поощрит его снятием ранее наложенного взыскания. Пребывая в превосходном настроении, Чуб отправился к себе на участок. Он реабилитировал себя в глазах начальства, и дальнейшая участь «лжемедсестры» его мало интересовала. Расследовать убийства – это компетенция прокуратуры, а его дело – с семейными скандалами разбираться.

Для Анны случайная встреча с бдительным участковым обернулась тюремной камерой. Когда с ней весьма доброжелательно стал беседовать дежурный опер, Аня чистосердечно ему во всем призналась. Да, она умышленно отравила бандита и не жалеет об этом, о чем собственноручно и написала в объяснении, умолчав, что узнала о Самсонове от подполковника Сокольского. Она сама во всем виновата и не хотела его подставлять. В этот раз рассчитывать на то, что Сергей ее выручит, не приходилось, и потому Аня не стала говорить райотделовскому розыскнику, что она агент Сокольского.

– Туда этому головорезу, конечно, и дорога, – сказал оперативник, приняв у нее объяснение. – Но ты теперь хоть понимаешь, что не стоил он того, чтобы ты из-за него себе жизнь сломала? – участливо спросил он.

– Понимаю.

– Тогда мой тебе совет, перепиши свое объяснение: мол, когда давала Самсонову яд, ты не отдавала отчет своим действиям, – предложил он. – Состояние аффекта в твоем случае вряд ли прокатит, но все ж какое-то смягчающее обстоятельство.

– Спасибо за совет, – поблагодарила Анна, – но ничего я переписывать не буду – я хотела отомстить за отца и отомстила, – твердо произнесла она.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами оперативник. Он не мог знать о том, что Анна Лысенко – агентесса начальника городского УУР, а даже если бы и знал, ничем все равно помочь бы ей не смог. Рапорт Чуба был официально зарегистрирован в книге КП, информация о задержанной им по подозрению в совершении убийства Самсонова гражданке Лысенко прошла по сводке, и дать задний ход было уже невозможно.

Оперативник передал задержанную заботам помдежа, в ведении которого были «комнаты доставленных», и выехал на очередной вызов. Анна, пройдя процедуру наружного досмотра – милицейская дама в погонах сержанта тщательно обыскала и изъяла у нее все, чем задержанная могла теоретически нанести себе увечья, была помещена в «комнату доставленных».

Прошло несколько часов после того, как коренастый прапорщик с грохотом закрыл за Анной тяжелую дверь, а ей проведенные в камере часы показались вечностью. Время – главный враг арестантов – тянулось мучительно, и сколько ей предстоит просидеть в этой никогда не проветриваемой клетке, она не знала.

Никакие книги не могут передать ощущений человека, еще недавно беззаботного и свободного, когда за ним вдруг с противным лязгом захлопывается тяжелая металлическая дверь. Очутившись в отгороженном от всего остального мира помещении, задержанный впадает в состояние, близкое к обмороку. Пораженное катастрофическими переменами сознание отказывается воспринимать камеру как действительность. Кажется, что все это происходит не с тобой, не по-настоящему. Часы и даже минуты, проведенные в заточении, оставляют неизгладимый след на психике человека. Отсчет времени здесь начинает идти не по привычному солнечному кругу, а от оправки до оправки. В «комнатах доставленных» райотдела классической параши нет, и ко всем тюремным мукам добавляется еще одна: дотерпеть, когда помощник дежурного найдет время вывести в туалет. В этих «комнатах» сидят не более трех суток, затем арестованного переводят или в ИВС (изолятор временного содержания), или прямиком в СИЗО (следственный изолятор), ну а кому повезет, то и на свободу. Все это время, если у задержанного нет родственников и друзей, он обречен на голодное существование: питание задержанных в райотделах как-то не предусмотрено.

Анне принести передачу было некому. Из близких родственников у нее осталась лишь восьмидесятилетняя бабушка, проживавшая в другой области, а напоминать о себе подругам из «Русалочки» Аня не хотела. Оказавшись запертой в клетку, она, отдавшись гнетущему чувству безысходности, не знала, как убить ставшее ей ненавистным время. И все же надежда умирает последней. Когда в полночь к ней заглянул все тот же прапорщик из дежурной части и предложил ей присоединиться к их скромному ужину, Аня сначала не поверила своим ушам. С чего бы это мент вдруг так снизошел к ней? Но когда прапорщик мазнул глазами по ее высокой груди, она поняла причину его милости. Что ж, она удовлетворит любое его желание, лишь бы вырваться из этой камеры, находиться в которой она уже физически не могла. «Да и когда мне еще придется переспать с мужиком – лет через десять, или сколько там мне дадут за убийство?» – подумала она.

– А душ перед ужином у вас тут негде принять? – деловито поинтересовалась она у раздевавшего ее взглядом мента.

– Почему же негде – в подвале у нас и душ, и тренажерный зал имеются. Если хочешь, могу тебя туда провести, – предложил тот.

– Хочу, – ответила Анна.

– Тогда руки за спину и вперед, – скомандовал ей прапорщик.

Анна послушно выполнила команду и, призывно покачивая бедрами, модельной походкой продефилировала мимо оперативного дежурного.

– Эй, Петро, куда это ты нашу красавицу повел? – удивленно спросил он.