— Понятно. — Бетти улыбнулась про себя и встала. Она видела его насквозь, и ей не надо было ничего объяснять, но ей захотелось подразнить его немножко, что она и сделала, едва они вышли за порог дома.

— Иди посередине, — сказал Джозеф Джону, — хотя нет, иди с той стороны бабушки, а я пойду с этой.

— Как два детектива с арестованным по подозрению, — сказала Бетти.

— Всегда ты все навыворот поймешь.

— Беспокоит меня, что это дедушке вздумалось ни с того ни с сего на прогулку идти, — подмигнув Джону, сказала Бетти. — Как ты думаешь, может, он замыслил что-то и ему понадобилось нас из дому выпроводить?

— Я ж тебе объяснил. Вечер уж больно хороший, как раз для прогулки. Я ж тебе сказал.

Эта мысль пришла в голову не ему одному. На всех трех полях, расположенных вдоль реки, видны были гуляющие. Все друг с другом раскланивались. Все были настроены благожелательно и дружелюбно.

— Совсем как в былые времена, а? — радостно воскликнул Джозеф. Бетти кивнула. Она уже давно привыкла упрятывать весь свой жизненный опыт в дальний, ото всех скрытый уголок души. Отучилась делиться им с Джозефом, и, даже когда он высказывал чувства, точно соответствовавшие ее собственным, как, например, сейчас, ей было трудно поддакивать ему. А может, все-таки это еще станет возможным.

— Когда я за бабушкой ухаживал, мы всегда на реку гулять ходили, — сообщил Джозеф Джону, принявшему это сообщение довольно холодно. Но Джозеф не сомневался, что ему было приятно это узнать.

— Знаешь, какая она была красавица, — сказал он.

— Не слушай его, — сказала Бетти Джону, но не резко. — Твой дедушка славится тем, что всегда преувеличивает.

— У нас часто и пенни в кармане не было, — продолжал Джозеф восторженно. — А говорю я о прежних пенни. Тогда ведь еще в ходу были фартинги. Надеюсь, ты знаешь из истории, что это такое. Цены на продукты указывались в фартингах: 3³/₄ пенса, 2 ¹/₄ пенса.

— Он еще решит, что мы с ковчега сошли, — сказала Бетти, к своему удивлению тронутая джозефовской ностальгией.

— Тогда часто выдавались такие славные вечера, — продолжал он, ее слова воодушевили его, и он становился все более лиричным. — Иногда мы садились на велосипеды и ехали в Силлот купаться в море. Закусим, бывало, жареной рыбой с картофельной стружкой и катим домой… при луне.

— Господи, Джозеф, мальчик подумает, что мы рехнулись. Скажешь тоже, при луне!

— Но ведь катались же! — не унимался Джозеф, убежденный в своей правоте, и вдруг запел: — Нам светила луна серебристая, тра-та-та, тра-та-та… и мотив, что я слушал в июне тогда… сохранит моя память…

— Ты все слова перепутал.

— Какая разница? Как ты думаешь, Джон, получился бы из меня певец для ансамбля поп-музыки?

Джон улыбнулся, и при виде его довольного личика сердце у Бетти радостно екнуло. Джозеф постоянно дразнил внука насчет поп-музыки, которую Джон слушал самозабвенно и охотно обсуждал, выказывая порядочную эрудицию.

Они спустились по Вест-роуд и, свернув к югу, пошли прямо полем. Джозеф продолжал болтать и поддразнивать их обоих. Встречные приветливо здоровались друг с другом; поля стояли свежие и зеленые; горы, ограждавшие Озерный край, четко, как вырезанные из черной бумаги силуэты, вырисовывались на медленно темнеющем небе. Когда они ступили на последнее поле, река, сделав крутой извив, отступила от дорожки; Джон сбежал вниз и пошел по берегу у самой воды, оставив дедушку и бабушку вдвоем, в непривычном для них состоянии душевной гармонии.

— Что ни говори, а без тебя ему бы плохо пришлось, — сказал Джозеф.

— Он у нас маленький герой. К нему не сразу подберешься. Но уж если он тебе откроет душу, у него обнаруживается много достоинств. Он чем-то на твоего отца похож.

— Я думаю, он очень умным вырастет, — предрек Джозеф торжественным тоном.

— Был бы счастлив, остальное не так уж важно. В конечном счете ум мало что дает. — Она думала о Дугласе; ей было больно думать о нем: он был такой потерянный, когда она видела его в последний раз, словно потерял контакт со всем, что имело значение в жизни.

— Ты о нашем Дугласе?

— Конечно, нет! Он живет не тужит. Но кто действительно хорошо себя показал, так это Мэри. Я от нее такого даже не ожидала. Она действительно дает ребенку то, что нужно. Он очень переменился с рождества. Я просто восхищаюсь ею.

— По-твоему…

— Я об этом стараюсь не думать. — Она посмотрела вниз на Джона, который шел по самой кромке воды, как ищейка неотрывно вглядываясь в темную реку. — Что можно, мы делаем. Ему отец нужен.

— Теперь это самое обычное дело, — сказал Джозеф, стараясь успокоить ее. — И не только из газет знаешь. Повсюду одно и то же.

— Детям-то от этого не легче.

Несколько минут они шли в молчании. Но Джозеф не хотел омрачать своего радостно-приподнятого настроения.

— Знаешь, — он заговорил торопливо, твердо решив высказать все, что хотел, опасаясь, как бы Бетти не стала смеяться и не испортила бы ему настроение. — Я тут вот что думал. Говорят, что с годами люди мудреют. А мне всегда казалось, что просто под старость человеку жить трудней становится. Почему мой отец ни за что и не хотел прекращать работу: в работный дом угодить все боялся; я тоже этого побаиваюсь до известной степени. Хотя обстоятельства наши такие, о каких я прежде и мечтать не мог. Ну а мудрее я себя не чувствую. Мне, наоборот, кажется, что я ничего не понимаю. Иногда мне кажется, будто я наконец разобрался в своей дури и понял, что мне надо бы угомониться да за учебу сесть, да где уж там. А я бы, знаешь, с удовольствием. И еще я думаю, как бы хорошо, если бы я был школьным учителем в деревне. Ты бы, наверное, тоже мне помогла. И у меня тогда нашлось бы время подумать. Ну о чем я вообще думал? Сколько всего в жизни, о чем следовало бы подумать, — а я что? И читал-то я главным образом газеты. Сколько на свете прекрасных книг. И большинство их я не читал. И никогда уж не прочту. И отчего я был таким дураком? — Он замолчал. Подавленная его пламенной речью, Бетти избегала встретиться с ним глазами, но слушала внимательно. — Только открывается все это тебе всего несколько раз в жизни — как сегодня, например. Или в тот вечер, когда я привел тебя первый раз познакомиться со своими. Или когда с войны вернулся. Или когда Дуглас или Гарри что-нибудь особенное сотворяли. Понимаешь ли, меня это не тревожит, хотя я думаю, что, будь я поумней, наверное, тревожило бы. Просто мне трудно разобраться во всем этом. — Он тяжело вздохнул. — Но по крайней мере я рад, что мы вместе прожили жизнь. Это тебе не раз чихнуть.

Бетти кивнула. Она понимала, что ему хотелось излить душу, и боялась отпугнуть его. Может, близость между ними сохранялась, только вечная суета оттесняла ее на задний план. Заботы о Джоне заполнили пустоту, образовавшуюся дома; работа в церкви предоставляла занятие, помогала чувствовать себя нужной. Между этими двумя полюсами она за последние месяцы построила жизнь, позволившую ей подняться над праздным отчаянием, которое начало было завладевать ею. Всегда чуткая, она поняла, что Джозеф просит у нее поддержки. Раньше он обходился без нее. Она посмотрела на мужа. Он был несколько смущен тем, что не в меру разболтался, и тотчас отвел глаза, делая вид, что следит за Джоном. Ему нужны внимание и забота, подумала Бетти. Никогда не признается, но дело-то именно в этом.

— Что-то холодно, — сказала она. — Пора домой.

Джозеф кивнул и кликнул Джона, который нехотя поднялся к ним наверх.

— А я двух форелей видел, — сказал он.

— Раньше форель здесь просто кишела, — похвастался Джозеф, — и пресноводная, и морская. Морская форель заходила в реку очень далеко — я сам видел ее там, где кончаются поля. Мы ходили смотреть, как они прыгают. Ничего более красивого мне в жизни не приходилось видеть. Знаешь, ведь форель из последних сил идет вверх по реке метать икру. Просто поразительно, как они знают, что им положено делать, и держатся до последнего.