— Мою биологическую мать зовут Дженни. Очевидно, она никогда не была замужем за Бертом. Она вышла замуж за водопроводчика по имени Гуннар Вудроу, — Уилсон произнес его имя как «Гунна Вэ Плумма», и я постаралась не усмехнуться. Наконец-то, я перестала замечать его акцент… в большинстве случаев.

— У них с Гуннаром пятеро детей и дом, похожий на зоопарк. Я пробыл у них час или два, пока Гуннар не вернулся с работы, а мы с мамой не ускользнули, чтобы выпить чаю за углом без вмешательства этих Мартышек.

— Она тебе понравилась?

— Очень. Она славная. Любит книги и историю, цитирует стихи.

— Прямо как ты.

Уилсон кивнул.

— У нас нашлось много общего, что, честно говоря, взволновало меня. Мы разговаривали обо всем. Она спрашивала меня о вещах, которыми интересуются матери: о моих надеждах и мечтах, о том, есть ли у меня девушка. Я ответил, что у меня нет времени на девушек. И что книги и история — моя единственная страсть. Мы говорили о школе, и она спросила меня, какие у меня планы на будущее. Я прошелся по своему десятилетнему плану, включающему среднюю школу, медицинскую школу и работу с отцом. Видимо, она была немного удивлена моими планами на карьеру, поэтому спросила: «А как же любови всей твоей жизни?».

— Она была обеспокоена твоей личной жизнью? Тебе было всего восемнадцать, — возмутилась я, радуясь, что у него не было такого же прошлого, как у меня.

— Нет, она не была обеспокоена моей личной жизнью. Она беспокоилась о «любовях моей жизни», — повторил Уилсон. — О книгах и истории.

— А, — ответила я, поняв, о чем речь.

— Встреча с моими родителями, заставила меня впервые задаться этими вопросами. Я внезапно задумался: действительно ли я хочу быть врачом? Я понял, что размышляю над тем, что сделает меня счастливым. Я думал о сиренах и мигалках. — Губы Уилсона дрогнули в слабой улыбке. — Я подумал о том, как бы мне хотелось поделиться тем, что я знаю, с теми, кто готов будет слушать. Без сомнения, я сводил своих родителей и сестер с ума, постоянно сообщая то один исторический факт, то другой.

— Святой Патрик?

— Святой Патрик, Александр Македонский, царь Леонид, король Артур, Наполеон Бонапарт и многие другие.

— Значит желание стать врачом утратило свою прелесть.

— Оно никогда не имело своей прелести. И когда я понял это, то сообщил отцу, что не пойду в медицинскую школу. Я держал рот на замке до самого выпуска, спокойно строя свои планы, в то время, как мой отец продолжал расписывать мое будущее. Я сказал ему, что хочу преподавать, если повезет, то в университете. Я сказал, что хочу писать и читать лекции, а в конечном итоге получить докторскую степень по истории. Он понял, что я общался с биологическими родителями, и повесил вину за перемены во мне на эту поездку. Он разозлился на меня и на маму. Мы поссорились, мы накричали друг на друга, я ушел из дома, а моего отца вызвали в больницу. Больше живым я его не видел. Об этом ты уже слышала. — Уилсон тяжело вздохнул и запустил руку в волосы.

— Ты это имел в виду, сказав, что встреча с биологическими родителями была ужасна… потому что она повлекла за собой множество других вещей?

— Нет. Хотя, полагаю, так можно подумать. Это было ужасно, потому что я был невероятно смущен и потерян. До того момента я никогда не испытывал подобных чувств. Я знаю, что жил без забот и хлопот. — Уилсон пожал плечами. — Я встретил двух людей, совершенно не похожих на тех, среди которых я рос. Не лучше и не хуже. Просто других. И это ни капли не повлияло на мое отношение к отцу и матери. Они были хорошими родителями и любили меня. Однако мой мир пошатнулся. С одной стороны, я не понимал, почему Дженни и Берт не могли дать мне того же. Неужели я был настолько не важен для них, что они предпочли отдать меня богатому доктору и его жене, и отправиться дальше, сняв с себя всякую ответственность за меня?

Я поморщилась, понимая умом, что речь не обо мне. Но все равно почувствовала себя виноватой. Я подумала, не задаст ли однажды Мелоди мне тот же самый вопрос? Уилсон продолжал.

— С другой стороны, я внезапно осознал, что не совершенно не хочу того, чего, как всегда думал, хотел. Я хотел заниматься вещами, которые мне нравились, мне хотелось свободы, которой я никогда не испытывал. И я знал, что этот путь сильно отличался от того, на котором находился я.

— Я прекрасно тебя понимаю, — прошептала я.

— Да, я знаю, — взгляд Уилсона встретился с моим, и в нем была такая пылкость, что мое сердце медленно сползло вниз по моей груди. Как ему удается смотреть на меня так, в то же время обнимать всю ночь, ни разу не поцеловав?

— В последнюю неделю в Англии я покинул Манчестер и поехал в Лондон. Элис меньше всех в моей семье пеклась обо мне. Она тогда пожала плечами и сказала что-то вроде: «Повеселись, не убейся и будь здесь, когда настанет время лететь домой». Я встретился с несколькими приятелями из школы, провел неделю в пьяном угаре, делая вещи, о которых мне неловко говорить.

— Например? — спросила я, отчасти удивленная, отчасти взбудораженная тем, что Уилсон не так чист, как кажется.

— Я дорвался до общения. Я расстался с девственностью, но не помню большую часть процесса. На этом я не остановился. Ночь проходила за ночью, один клуб сменялся другим, одна девушка — другой, а мне становилось только хуже. Я старался вернуть себе равновесие за счет вещей, которые вызывали головокружение. Довольна?

Я кивнула, понимая, что он имел в виду. Я знала о головокружении не понаслышке.

— Кончилось тем, что один из моих приятелей довез меня до Манчестера. Он убедился, что я сел в самолет и благополучно долетел до Соединенных Штатов. А в следующие полгода я пытался остановить мельтешение в своей голове и снова обрести равновесие во многих вещах. Так что во многом отношения с тобой и твое путешествие стали и моим путешествием тоже. Я понял себя и своих родителей — обе стороны, — и сейчас мне намного лучше.

Долгое время мы ехали молча. Затем я спросила его о том, что мучало меня с тех пор, как я проснулась в одиночестве днем ранее.

— Уилсон. Что произошло в Рено? Я думала, ты хочешь… в смысле разве ты не испытываешь ко мне влечения? — Я чувствовала себя так, словно приглашаю лучшего квотербека на выпускной бал, мои коленки дрожали. Уилсон рассмеялся в голос. А я съежилась, стараясь не стечь вниз по сидению и прикрывая лицо, дабы не обнаруживать своего смущения. Судя по всему, Уилсон заметил унижение в моем выражении лица, потому что, развернувшись в неположенном месте, да так, что завизжали тормоза, он съехал на край дороги, рискуя всем и вся. Повернувшись ко мне, он покачал головой так, словно не мог поверить в услышанное.

— Блу. Если бы дело было только во влечении, мы с тобой не уехали бы из Рено. Мы бы до сих пор были в том жутком отеле, занимались бы сексом и питались бы местной едой… или пиццей из пиццерии через дорогу. Но для меня секс с тобой не является целью. Понимаешь?

Я покачала головой. Нет. Я никак не могла этого понять.

— Когда ты забралась ко мне в постель в Рено, я мог думать только о том, как чувствовал себя в Лондоне в ту ужасную неделю, когда у меня было столько секса, сколько не может вообразить себе ни один подросток. И как мерзко я чувствовал себя в конце. Я не хотел, чтобы наш первый раз стал для тебя таким же. Ты была эмоционально подавлена в Рено, так же, как я в Лондоне, ты нуждалась во мне. Но не в сексуальном смысле. Однажды… и я надеюсь, очень и очень скоро, потому что я сгораю от нетерпения провести с тобой ночь, мы займемся сексом, но только тогда, когда ты будешь хотеть меня потому что любишь, а не потому что ты потеряна, отчаялась или боишься. Вот моя цель.

— Но, Уилсон, я люблю тебя, — возразила я.

— А я люблю тебя… люблю и люблю, — ответил он, привлекая меня к себе за волосы.

— «Гордость и предубеждение»?

— Как ты узнала? — улыбнулся он.

— Я испытываю слабость к мистеру Дарси.

В ответ сам Дарси завладел моим ртом, на практике доказывая, как сильно он меня любит.