— Я думаю, что настало время покончить с этим, — прошептал он в мои волосы.

Я попыталась отгородиться от него, отвергнуть раньше, чем он отвергнет меня. Так было бы проще. Но он только сильнее стиснул руки и успокоил меня тихим «тш-ш».

— Тш-ш, Блу. Просто послушай.

Я напряглась, стараясь не поддаваться его запаху и тому, как он обнимал меня, как утыкался губами в мои волосы, хоть и мечтала, чтобы он остался в таком положении.

— Покончить с чем? — наконец ответила я.

— С этой неопределенностью.

— Что именно тебе непонятно, Уилсон?

— Я знаю больше, чем следует, Блу. Какой это номер? Я уже сбился со счета. И какие уже были? Я знаю, что ты потрясающая. Ты красивая. Ты невероятно смелая. У тебя замечательное чувство юмора. Ты вырезаешь из дерева великолепные произведения искусства… не тотемы. — Я расслабилась, пряча улыбку на его груди. — У тебя отвратительный вкус на парней… хотя с тех пор, как я стал относить и себя к их числу, я, возможно, улучшил его.

— Тиффа говорила, что у тебя отвратительный вкус на женщин, так что в этом мы на равных, — перебила я.

— У меня не отвратительный вкус на женщин. Я ведь схожу по тебе с ума, разве нет?

— А разве да?

— Да, Блу. Схожу. Я полностью повернут на тебе.

Поднявшиеся во мне чувства, были смесью смущения и сомнения.

— А как же Памела?

— Она целуется, как старая женщина, — мягко сказал он.

Я засмеялась, на сердце моментально стало легче.

— Прошлой ночью я сказал ей, что влюблен в тебя. Самое забавное, я думаю, что она уже знала об этом.

Я скрутила руками его рубашку и сделала глубокий вдох, ожидая, когда он выговорится, так как я чувствовала, что ему есть, что сказать. Он замолчал, думая, наверное, что я тоже захочу признаться в своих чувствах. Когда я ничего не сказала, он вздохнул и продолжил.

— Вот мы и подошли к части про неопределенность. Потому что я понятия не имею, что ты ко мне чувствуешь. В одну минуту мне кажется, что ты испытываешь то же. А в следующую ты говоришь, что все это просто глупая игра. В одну минуту я говорю тебе, что пропаду без тебя. А в следующую ты требуешь, чтобы я оставил тебя в покое.

— Так вот, значит, чего ты не знаешь? Ты не знаешь, что я к тебе чувствую? — я почти засмеялась, ведь это было так очевидно. — Я не из тех, кто будет встречаться с кем-то еще, Уилсон. И не из тех, кто уверен, что кто-то недостоин того, чтобы быть со мной. И уж тем более не из тех, кто борется на каждом шагу.

— Все равно это не ответ, Блу. Что ты ко мне чувствуешь? — Его голос звучал настойчиво, а руки легли на мои плечи, отодвигая, чтобы он мог видеть мое лицо. Я не могла ответить. Но не потому, что не знала, а как раз наоборот — знала прекрасно.

— Можно я покажу тебе кое-что? — вдруг спросила я. Уилсон в замешательстве развел руками и отвернулся, проведя ладонью по волосам.

— Прошу тебя, это поможет мне объяснить. Я не так красноречива, как ты, Уилсон.

Я потянулась и взяла его за руку, увлекая за собой в глубь квартиры. Он последовал за мной, но я видела, что делаю ему больно своим нежеланием ответить. Я провела его через дверь в кухне, ведущую в подвал, и сбежала по ступенькам вниз, не отпуская его руку до тех пор, пока мы не подошли к станку.

Я указала на свою последнюю работу, над которой трудилась.

— Это тот самый огромный кусок дерева, который ты недавно помог мне перетащить. Ты еще спросил не собираюсь ли я сделать из него тираннозавра Рекса в полную величину, помнишь?

— Это он? — Уилсон в неверии уставился на кусок дерева, который все еще был большим, несмотря на то, что работа уже велась. Когда мы пытались затащить его внутрь, он оказался настолько огромным, что даже не уместился на станке, нам пришлось даже воспользоваться тележкой, чтобы затащить его в дом. Он, должно быть, весил все 250 фунтов. К этому моменту я изрядно его подрезала, чтобы хотя бы самостоятельно затащить его на станок. Я указала на крупный вырез в древесине, который сделала, чтобы создать витую кольцевую структуру, похожую на винтовую лестницу в домике фей. Это была моя первая скульптура для мистера Чена.

— Резьба создается путем удаления древесины, видишь? А еще видишь, что я оставила меньше, чем срезала?

Уилсон кивнул, глядя на то как я провожу кончиками пальцев по созданным мной впадинам и углублениям.

— Речь не о том, что остается, а о том, что отсеивается. Понимаешь? — Я слегка путалась в словах, понимая, что хочу сказать, но не понимая, говорю ли это.

— Думаю, да. Пространство создает силуэт, размер и форму… так?

Я улыбнулась ему, радуясь, что он все понял. Он улыбнулся в ответ, так сладко и так нежно, что на мгновение у меня перехватило дыхание, и я собралась, чтобы не потерять ход мыслей.

— Абсолютно верно, — кивнула я. Мои глаза снова сфокусировались на скульптуре передо мной. — Джимми учил меня, что при вырезании, именно негативное пространство создает линию, перспективу и красоту. Негативное пространство — это те места, где древесина срезана, это углубления, которые в свою очередь создают форму. — Я замолчала, сделав глубокий вдох и понимая, что именно это я и хочу сказать. Если я любила Уилсона, (а я любила его), я должна помочь ему понять кое-что о себе, что понять не так-то просто. Это поможет мне любить еще сильнее. Я должна была предостеречь его. Я повернулась к нему и встретилась с ним взглядом без лукавства и извинения.

— Порой я чувствую, будто от моего подбородка до талии тянется огромная зияющая дыра, огромное открытое негативное пространство, которое вырезала жизнь. Но она отнюдь не красива, Уилсон. Иногда кажется, что она пуста и черна… и сколько не шлифуй, сколько не полируй ее, она никогда не станет чем-то, чем не является. Я боюсь, что если позволю тебе любить себя, то твою любовь затянет в эту дыру, а потом в нее затянет и ТЕБЯ.

Уилсон коснулся моей щеки, обдумывая то, что я только что сказала, его брови были сосредоточенно сдвинуты над сострадательными серыми глазами.

— Но это не тебе решать, Блу, — мягко сказал он. — Ты не можешь управлять теми, кто любит тебя. Ты не можешь позволить кому-то любить себя, как и не можешь заставить его полюбить. — Он заключил мое лицо в свои ладони. Я приблизилась, обхватив его за талию и разрываясь между желанием прильнуть к нему еще ближе и желанием оттолкнуть его прочь, лишь бы защитить себя от тех чувств, которые он во мне вызывал.

— Значит, ты боишься позволить мне любить тебя из опасений, что в твоей душе есть дыра, которую невозможно заполнить… никаким количеством любви. Однако мой вопрос остается прежним: ты любишь меня?

Я обняла себя и кивнула, закрыв глаза, прячась от его взора, не в силах произнести то, что должна, под взглядом этих полных надежды глаз, сосредоточенных на моем лице.

— Я ни к кому никогда не испытывала того, что испытываю к тебе, — торопливо призналась я. — Я не знаю, что это, если не любовь. Однако фраза «я люблю тебя» не в состоянии выразить то, что я чувствую. — Я начала тараторить. — Я отчаянно хочу, чтобы ты любил меня. Я нуждаюсь в твоей любви, но я не хочу в ней нуждаться, и одновременно боюсь того, насколько сильно нуждаюсь в ней.

Уилсон начал осыпать меня поцелуями, в перерывах между ними успокаивая и обнаруживая свою собственную потребность. Его руки гладили мои волосы, губы касались моих век и уголков рта, пока он шепотом перечислял все причины, по которым он любит меня. Когда он начал декламировать сонет «Как я люблю Вас?», я вздохнула, и он поцеловал меня. Когда по моим щекам потекли слезы, он отследил каждую из них, перехватив соленые капли губами. Когда я прошептала его имя, он попробовал его на вкус и упивался им до тех пор, пока от его внимания у меня не закружилась голова, и я не прильнула к нему, как напуганный ребенок.

Но я не была напугана. Я была возбуждена, невесома и свободна. Легка. И хотя мы весь день провели в моей квартире, самозабвенно целуясь, касаясь друг друга, тихо беседуя и дремля, сплетясь, словно сонные змеи, мы так и не занялись любовью. И все это было ново для меня, непривычно и здорово, ибо мы целовались ради поцелуев, а не ради того, чем они заканчиваются, это был просто опыт.