Вот теперь самое время поразмышлять о технике безопасности сплава. Как бы ни были правила просты, их знает далеко не каждый тундровик и таежник. Но сейчас речь не о том. Речь о «мелочах» и «случайностях».

Вчера на чаевке (обед) мы выбросились на хорошую косу и стали ждать плот. Плот появился через полчаса. Место для чаевки выбрали идеальное — остров с широкой и длинной галечной косой, кусты красной смородины, много шиповника, сплошной тополиный лес (обычно говорят «тополиная роща», но это был лес), много дров, можно топливо не экономить, безветренно и солнечно. Самое время предаваться обильной еде, отдыху и безмятежности. Тем более, что заслужили — по нашим расчетам вместо нормы — тридцать километров в день — сегодня выходит сорок. Это за счет течения. Сильное оно здесь. Сильнее, чем обычно, так бывает, когда идет сброс реки в другую большую акваторию.

Плот причалил, и мы вытащили оттуда мешок с провизией, мешок с посудой, портфель с фотопринадлежностями, топор и проч. Никто не обратил внимания на то, что плот полегчал, и пока разжигали костер и кипятили чай, течение потихоньку подмывало плот и Неожиданно оторвало его от берега и понесло на стремнину.

Отбросив кружку с чаем, я сиганул в лодку и что было сил принялся грести, хотя и несся по течению. Плот догнал и пристал с ним к противоположному берегу метрах в трехстах от стоянки. Закрепив его на той стороне, начал выгребать к своему берегу. Да не тут-то было! И лодка легкая, и течение сильное… Короче, обессиленный вылез на свой берег в километре от стоянки. Волоком против течения притащил лодку на место. Потом все вчетвером, с грузом еле влезли в лодку и, помолясь, отдались во власть реки. Лодку заливало, но все обошлось благополучно. Урок на будущее — пристал на минуту или час — все равно закрепляй лодку или плот, для того и оборудованы они нейлоновыми шнурами.

Но урок не пошел впрок. В тот же день, вечером, мы с Колей привязали лодку к могучему тополю, вытащив ее далеко на берег. За день прошли много, устали, и все мысли были об ужине. Геннадий и Борис причалили плот и спешно взялись за костер и готовку, а мы с Колей пошли к затону промышлять рыбу. Два килограммовых хариуса — вот и вся добыча. Знать, к непогоде. На севере собирались тучи, возможно, в верховьях реки выпал снег или дождило. Для отметки уровня воды вбили колышек. Вода прибывала медленно. От усталости и обильного ужина про колышек забыли. Мы легли с Николаем спать прямо на земле под тополем, подстелив ветки и накрыв их палаткой, ставить которую не было сил. Гена и Боря улеглись на плоту. Дружный храп отпугивал медведей.

Я проснулся первым, спустился к костру и ужаснулся. Плот тихо покачивался на волне, костер был залит, плавали миски, кастрюли, сапоги, сухари в полиэтиленовом мешке и сахар с солью тоже были залиты — никто не догадался вечером все спрятать, перетащить повыше. Если вчера колышек отмечал границу воды и суши, то теперь он был залит, а река разлилась так, что до колышка было более десяти метров. Я тихо разбудил Колю, и его обычно благодушное лицо вмиг сделалось суровым.

— А если бы мы забыли лодку привязать? — тихо спросил он. — Страшно подумать…

Так и началось утро — вместо зарядки семинар на тему «Беспечность и ее последствия».

…Опять пошли скалы. Мы причалили к берегу и стравили из лодки часть воздуха. Мы с Колей выработали свою тактику — в наиболее опасных местах выпускаем из лодки немного воздуха, чтобы она при ударе о камни прогибалась, а не отскакивала как мячик или, упаси бог, не рвалась. Она должна быть податливой при ударе о камни, а не упругой — тогда меньше шансов пропороть ее.

Идет дождь, противный. Морось и холод. Мы обогнали плот, и сейчас, выбравшись на галечную косу, прыгаем, разогреваясь, в ожидании плота, но это мало помогает. Зуб на зуб не попадает. Меня трясет. Никогда не было так холодно. Мне кажется, что я даже зимой так не мерз. Костра разжечь не из чего — пустынно, скалы и чахлые кустики, и все мокро.

Подходит плот. Мы привязываем к нему лодку, забираемся в плот, плотно задраиваемся, достаем сухари и солонину. Вскоре становится теплее — с потолка плота капает, это испарения.

Запись в дневнике: «Зверский холод. Едим сухари и сахар. Гена спирту не дает».

Обед всухомятку. Решено устроить послеобеденный сон на плоту, пока погода не наладится. Вывод — термос бы в походе не помешал. Гена намек понимает. Выдает по наперстку спирта. Под плеск волны засыпаем быстро.

Спали чуть больше часа. Дождь прекратился. С вечера идет туман. Темно и мрачно. Мы с Николаем переходим в лодку, отвязываемся и устремляемся вниз по течению. Воды прибавилось, река грохочет. Вскоре мы теряем плот из виду.

Договорились, что выберем стоянку у лесного завала, чтобы больше было дров, иначе нам не обсохнуть никогда.

Плот отстает из-за встречного ветра, он парусит, плохо управляем, а на большой воде встречаются так называемые «мертвые зоны», когда плот крутит и он не продвигается вперед вообще.

Миновав очередную стремнину, лодка причалила к небольшому галечному острову, и мы решили осмотреть его, потому что среди мокрых камней легче искать нужные образцы.

Рядом через ручей тянулся длинный пологий склон, весь заросший травой и кустарником, он подходил к самым скалам, к осыпям у подножия кекуров, нависших над рекой мрачными древневековыми замками.

И тут мы увидели его!

На середине склона пасся медведь.

Мы переплыли ручей, вышли к склону.

Это был гигантский черно-бурый экземпляр со светлыми подпалинами на подбрюшье и боках. Величиною с полторы-две коровы. Что-то невообразимое. Он мирно поедал траву и ягоды, но Николай на всякий случай вытащил из лодки ружье и зарядил его жаканами.

Медведь был примерно в семидесяти метрах, он не видел нас, и мы могли спокойно рассмотреть красавца, жалея, что фотоаппаратура осталась на плоту.

Я видел бурых камчатских медведей, встречался с ними нос к носу, участвовал в экспедиции по мечению белых и отлову медвежат на острове Врангеля, но такого мне не приходилось видеть даже среди белых.

— В случае чего сразу прыгай в лодку, — предупредил я Николая и, достав сигнальный свисток из спасательного жилета, засвистел медведю.

Он поднял голову от травы, огляделся, увидел нас и, не торопясь, не теряя достоинства, пошел вверх, за гребень.

Мы бросились в лодку, обогнули скалу и тут снова увидели его. Он стоял на берегу у самого уреза воды и будто ждал нас.

Или его вело любопытство, или он из засады решил разделаться с пришельцами?

Я засвистел, а Коля закричал ему, чтобы он уходил. («Совсем как ламут», — засмеялся я, глядя на Колю. Дело в том, что ламуты верят, что медведь может понимать человеческую речь, и, если его попросить уйти с этого места, он уйдет без драки.)

На этот раз медведь встрепенулся и быстро побежал в горы.

Назавтра на перевалбазе Серная я расскажу об этой встрече Дьячкову. Он улыбнется и скажет: «Мы знаем его, он живет на Энмывааме. Самый большой медведь. Это дедушка. Мы его не трогаем».

…Сейчас, по прошествии стольких дней, я понимаю, что в спорах и предположениях, в поисках истины, которая так занимала Олега Куваева, правы были Моуэт и Эйвельманс. И, конечно, Успенский. Действительно, это большой бурый медведь. Ни о каких мигрирующих по суше белых (так называемых кочатко — медведях-людоедах) не может быть и речи, поскольку желтый цвет встреченного Орловым медведя — это не что иное, как те самые светлые медведи-пестуны, детишки бурых, еще не обретшие собственной окраски, еще не отлинявшие до конца, которых мы встречали здесь в изобилии. Это особая популяция горных медведей, значительно отличающихся от своих собратьев на юге Чукотки и Дальнего Востока.

…Мы обсуждаем встречу с гигантом во время ужина у большого костра, на котором сушится вся, абсолютно вся наша одежда. У костра жарко, можно сидеть голяком.

— А он, этот медведь, к нам больше не придет? — спрашивает Борис.