— Не надо мне говорить. Я сам знаю. Дядя Кузьма вон назвал Трофимом, а бабка про семью причитала!

— Ну так что же, что Трофим? Или Трофимом только твоего отца и зовут? — продолжал уговаривать парень. — Это ж наш знакомый из района.

Но Коля продолжал рваться наружу.

— Ну раз не понимаешь, тогда, как хочешь, — сказал вожатый и отошел к дому.

Мужчины опять перенесли раненого в машину, уложили на мягкую подстилку и подняли борт.

— Я еду наверху, — забираясь в кузов, сказал Кузьма. — А ты, Егор, садись в кабину. Смотрите с Сергеем, чтоб не трясло.

Грузовик фыркнул, попятился и, делая круг, пополз к дороге. Мальчишки перешли к другой стене. Прижавшись лбами к бревнам, долго провожали глазами трепетавшее перед автомобилем пятнышко света, и когда оно исчезло, отползли в сторону и, опечаленные, примолкли. Коля до рассвета пролежал у стены, горестно всхлипывая и шурша сеном.

Об одном старом знакомом и обнадеживающих известиях

Утром догадка Коли подтвердилась.

— Ой, Колька! — сочувственно глядя на брата, сказала Людка. — Знаешь, какой дядя Трофим был бледный? Глаза закрытые, голова обвязана, а тряпка вся черная от крови. Сама видала!

Коля, скривившись, всхлипнул.

— Вида-а-ала!.. Чего же ты меня не выпустила? Сестра называется! Я хоть проводил бы до больницы.

Простокваша покраснела:

— Да как же я могла? Меня ведь бабушка тоже закрыла. Выдернула щеколду, и все. Сиди, говорит, и носа не высовывай. Я хотела вставить вместо щеколды карандаш, а он не лезет.

Матрена Ивановна не стала скрывать несчастье тоже. Когда внук спросил ее про отца, старушка прижала его голову к груди и расплакалась вместе с ним.

О работе в тот день и назавтра никто не думал. До того ли было? Матрена Ивановна бродила по двору как потерянная. Коля, прячась по углам, то и дело смахивал с лица слезы, а Людка с тревогой посматривала на них и тоже помалкивала. Только Митька, Лян да Петька крепились. Чтобы подбодрить других, они, как всегда, работали в огороде, кормили скотину, пробовали даже шутить. Но если говорить по правде, тяжело было на душе и у них. Когда Коли не было рядом, ребята усаживались на землю и, подогнув ноги калачом, обсуждали события.

— Вот какие водятся люди на свете, — хмурясь говорил Петька. — Украли на шестьсот рублей меду, и совесть не мучает. А у пасечника семья. Чтоб расплатиться за покражу, нужно работать полгода.

— Что говорить! — решительно поддерживал Лян. — Бесстыжие!

А Митька уточнял:

— Паразиты!

Но все же беда постепенно отодвигалась. Матрена Ивановна, которой приходилось думать про пасеку да про внуков, все чаще забывалась в работе. Коля, выплакав накопившиеся слезы, вернулся к товарищам. А Людка и Митька, сами того не замечая, стали то там, то тут затевать веселые перебранки.

Совсем разрядилась обстановка после того, как на пасеку прикатили новые гости.

Как-то в обеденную пору на дороге опять загудела машина. Ребята выбежали ей навстречу и начали гадать, кто едет к ним из Кедровки. Мальчишки думали, что это Колин дед или Сережа, но ошиблись. Вместо громоздкого грузовика к дому Матрены Ивановны подкатил юркий ГАЗ-69. Из него не спеша вышли незнакомый шофер и старый седой мужчина. Потом выскочил Сережа, покряхтывая, выбрались Яков Маркович, худенький черноглазый директор кедровской школы Иван Андреевич и, наконец… Константин Матвеевич. Ну да! Тот самый Константин Матвеевич, с которым Петька, Лян и Коля беседовали в удэгейском поселке и который надоумил их собирать приморские самоцветы!

Разминая затекшие ноги, старик осмотрелся и зацепился взглядом за рыжий Петькин вихор.

— А-а, старый знакомый! — улыбнулся он. — Ты что же, дружок? Сбежал из лагеря сам да еще и приятеля уволок?.. Видать, зря угощал я тебя клубникой?

Петька, который никак не мог припомнить, где он видел этого человека, услышав про клубнику, сразу представил себе совхозную контору, молодой сад и разговор на крылечке.

— А вот и нет, не зря, дедушка! — поспешил он оправдаться. — Из лагеря я сбежал один. Да! Коля ведь не лагерный. И потом отец меня за побег уже нагонял. А эти ребята здешние. Собираются к нам только на день.

— Вишь ты! Как в детским сад, что ли?

— Ну да. Только мы не малыши — пионеры.

От печки, вытирая руки о передник, шла Матрена Ивановна. Гость поздоровался с ней и кивнул в сторону ребят:

— Что скажешь, Ивановна? Не надоели они тебе? Не объели еще?

— Ну-у, придумаешь, Кирилл Антоныч! Хлеб-то да сало они свои носят. А картошки да огурцов разве жалко? — Старушка немного помолчала, потом сокрушенно вздохнула: — Кабы не детишки, как бы я тут сейчас?

Кирилл Антоныч посерьезнел:

— Это ты правильно… А где его орлы?

Матрена Ивановна показала глазами на Колю и стоявшего в стороне Андрюшку.

— Та-ак, похожи, — усаживаясь на бревно, улыбнулся мальчишкам гость. — Папкины сыны, значит? Ну-ка, Трофимыч, садись рядом… Жалко отца-то?

Коля отвернулся, на ресницах блеснули слезы.

— Ну-у, это уж ни к чему. Ты ж мужчина, — обнял мальчугана Кирилл Антонович. — Да и не такие плохие вести привез я вам, чтобы плакать… Нынче утром разговаривали мы с доктором, который лечит батьку. Поначалу, говорят доктор, положение было трудное. На виске повреждена кость, потеряно много крови. А теперь опасность уже миновала. Рану зашили, переливание крови сделали. Больной в сознании и недельки через три будет дома. Так что убиваться не следует. Все будет в порядке.

На лице у Коли засветилась надежда. Но только на миг. Мальчишка опустил голову и всхлипнул снова.

— Да! Знаю я. Сергей успокаивал тоже, говорил, что это не папка. А что получилось?

Кирилл Антонович посмотрел на покрасневшего Сережу, на Колю и спокойно полез в карман за папиросами:

— Не веришь, значит? И на Сергея обиделся? Зря, брат, зря! Подумай сам. Если бы тебя выпустили из сарая, что бы ты сделал? Бросился бы, конечно, к отцу, увидел кровь, испугался. А разве взрослым мало забот без того?

Похлопав мальчишку по плечу, он поднялся, погасил окурок и не спеша направился к спутникам, которые уже бродили с Сережей по точку и о чем-то оживленно беседовали.

О хлопотах Ивана Андреевича, щедрости директора рудника и успешном решении вопроса о хлебе

Сначала гости осмотрели пасечное хозяйство — омшаник, навесы, точок. Долго стояли возле контрольного улья и у воскотопки, заглянули зачем-то даже в Андрюшкину поилку для пчел.

Разговаривали про подготовку пасек к зиме да про то, стоит ли выезжать на кочевку. Попутно Яков Маркович записывал, сколько откачано меду, вытоплено воску, выспрашивал пасечницу, в каких материалах и инвентаре нуждается пасека.

— Ну что ж? С этим, пожалуй, ясно, — положив на стол кусочек желтого, как топленое масло, воска, заключил Кирилл Антонович. — Пойдем смотреть хозяйство Андреича, что ли?

— Пора, — кивнул немногословный учитель.

За исключением шофера и Матрены Ивановны, все двинулись к заброшенному дому и сараям.

— Когда-то тут жили лесорубы, — поднимаясь на крылечко дома, объяснил Сережа. — В доме были красный утолок, столовая и библиотека. В малом сарае стояли движок, генератор, а в большом — тракторы и автомашины.

Гости осматривали помещения, как показалось Петьке, еще внимательнее, чем пасеку. Директор школы даже слазил на чердак и заглянул в устья печек.

Потом собрались на скамейке за домом. Положив шляпу рядом с собой и поглаживая колени ладонями, Кирилл Антонович повернулся к учителю.

— Ну и как? Устраивает тебя, Андреич, такое хозяйство?

Худенький и темноглазый Иван Андреевич оперся локтями о колени, вздохнул: