Сережа ставил ведро у колоды и уходил, а малыш принимался за работу. Первым делом он сыпал в ведро соль и размешивал ее хворостиной. Потом, краснея от натуги, стаскивал с поилки крышку, вычерпывал вчерашний рассол и заливал воду снова. Пчелы, почуяв свежую влагу, кружились над головой, совались в ведро и поилку. Андрюшка ворчал:

— Чего, дуры, лезете? Умырнете с головой — будете знать.

Пить насекомым разрешалось только после того, как он подходил к торцу колоды и начинал осторожно раскачивать вставленный в него колышек. Светлые капли воды одна за другой срывались с бревна на подставленную с наклоном доску и, растекаясь дорожкой, медленно катились к земле.

— Вот теперь пейте, — великодушно предлагал Андрюшка. — Вон какая получается речка!.. Да не пихайтесь, не пихайтесь! Всем хватит — брюхи полопаются.

Карапуз выполнял также разные поручения Матрены Ивановны, вертелся в омшанике, пас коров. Пробовал пристать и к ребятам. Да только Людка с Нюркой отмахивались от малыша, потому что он не был девчонкой. Митька награждал его щелчками, а Коля, хотя и заступался за брата, все равно не играл с ним.

— А ну тебя! Вот привязался еще! — отмахивался он. — С Валетом играй.

Когда Нюрка пожалела Андрюшку, Петька вспомнил все это и поддержал девчонку. Почему бы, в самом деле, не порадовать малышей?

За карапузов заступились и остальные, Людке пришлось примолкнуть, а обрадованный Андрюшка схватил гостя за руку и поволок смотреть цветные стеклышки, спрятанные в ящике у сарая.

Вдвоем малышам было куда веселее. Они охотно играли сами, смелее, чем раньше, вмешивались в дела старших, а другой раз и просто увязывались за мальчишками в лес, на работу.

Так же увязались они за ребятами и в тот памятный день, когда Петька, Митька и Лян отправились провожать домой Нюрку (девчонку приходилось провожать, потому что она не могла одна унести надоенное в обед молоко).

До поворота на соседнюю пасеку дошли благополучно. Нюрка взяла у Петьки ведро и, скрываясь в кустах, предупредила:

— Витюньку не бросайте. Я щас…

Малыши, как всегда, плелись за полкилометра сзади. Мальчишкам ничего не оставалось как пойти им навстречу.

Прошли до поворота тропы, не спеша пересекли знакомую полянку. Но где же карапузы? Ни Андрюшки, ни его приятеля на дороге не было.

— Эй, эй! Голопузые! Где вы? — крикнул Коля.

— Тута, тута! — раздался из-за кустов голос Андрюшки. — Бузину ломаем на прыскалки. Мы сичас.

— Сичас! Сичас! — передразнил Коля. — Вечно ждать вас надо.

Мальчишки двинулись опять к Нюркиной пасеке. Прошли шагов двадцать, а малышей все нет и нет.

— Андрюшка! Ты слыхал, что сказали? Гляди, я уже взял хворостину, — обозлился Коля.

— Да чего ты привязался? — плаксиво отозвался карапуз. — Иду жа!

Спустя минуту, он выбрался из травы и покатился шариком по дорожке. Следом семенил и Витюнька. Никакой бузины у них не было. Зато оба держали в руках подолы рубах и совали что-то в рот.

— Унюхали ягоды, — догадался Митька. — А ну, мокроносые, показывайте добычу.

Малыши нехотя расправили рубашки. У каждого было чуть не по стакану смородины и малины.

— Ишь ты! — восхитился Митька. — Дайте чуток.

Протянули руки и Петька с Колей. Но Андрюшка, прижав подол к животу, мотнул головой.

— Ага! Ругаетесь, так ищите сами.

— Правильно, Андрюк! — засмеялся Лян. — Пускай не грозятся… Где нашли?

Андрюшка показал в сторону кустов.

— Там… Коло бочек.

— Каких бочек?

— Обнакавенных. С медом…

— С медом? — переглянулись приятели. — Чего мелешь? Где им взяться тут с медом? Старые, наверно. Одни клепки?

— Нет. Бочки! — упрямо твердил малыш. — Чижолые.

Сообразив, что тут что-то не так, мальчишки заволновались.

— А ну веди! — шагнул вперед Петька. — Если врешь, никогда не возьмем с собой. А если говоришь правду, сделаю кораблик. Настоящий — с мачтой и парусом.

Шныряя в зарослях, Андрюшка разыскал свой след и уверенно повел ребят к ложбинке, заросшей кудрявым смородинником и малиной.

— Тут, — запыхавшись, сказал он. — Вот.

Петька раздвинул увешанные ягодами ветки и застыл, пораженный. Перед ним лежали три пузатых, крепко сколоченных бочонка. Сдвинутые вместе и прикрытые травой, они были почти незаметны. Только тот, кто стал бы рвать смородину, и мог увидеть их…

Об открытиях Ляна, Митькиной догадке и о том, что предпринял вожатый с дядей Егором

— Вот так да! — первым опомнился Митька. — Кто же их тут поставил?

Петька пнул ближний бочонок, но тот даже не покачнулся. Коля принялся осматривать находку, а Лян пошел вокруг. Через несколько минут все собрались на тропке и присели на корточки.

— Люди пришли оттуда, — раздумывая над чем-то, кивнул Лян в сторону дороги. — Тащили бочонки носилках. Три раза.

— Три раза на носилках? Почем знаешь?

— Знаю. Следы. Потом — плетеные носилки. Лежат кустах.

— А чьи бочонки, не знаешь? — спросил Петька. — Может, наши?

— Нет, не наши, — сказал Коля. — Сергей писал на донцах красным, а тут карандаш синий.

— Тогда чьи же?

Мальчишки молчали. Наконец, Митька хлопнул ладонью по колену.

— Знаю, чьи! Ворованные. Вот!.. Ворюга-пасечник унес бочонки из омшаника. Когда отец с кладовщиком проверят взяток и запишут выкачанный мед в книги, этот субчик заберет краденое да и продаст на базаре. Ясно? В прошлом году так уже было.

Мальчишки заволновались. Что теперь делать? Вдруг грабители близко? Они ж и убить могут…

Озираясь и забыв про все на свете, собрались уже пуститься наутек, но Петька напомнил, что малышей нельзя оставлять в лесу.

После короткого совещания решили послать на пасеку Митьку. Остальные должны были играть на дороге и смотреть, не подъедет ли кто за бочонками. Митька рассудил, что воры при посторонних за краденым не полезут. А если и полезут, так их можно запомнить и сообщить приметы, кому следует. Разве не так, в самом деле?

Возникло, правда, опасение, что бочонки утащат незаметно в тайгу, но Лян успокоил:

— Телеге или машине близко не подъехать. А носилками — пускай. Найдем.

Сережа, услышав про то, что случилось в лесу, прикатил с Митькой на велосипеде. Осмотрел находку, побродил вокруг и объявил:

— Выходит, зюзики, вы правы. Мед ворованный. Только, чтобы украл его пасечник, не похоже… Вы посидите тут еще, а я свезу Витюньку домой и поговорю с его батькой. Они тут ближе всех, и бочонки, наверно, их.

Так оно и оказалось. Нюркин отец — здоровенный дядька с широченной грудью и огромными, как у боксера, руками — примчался бледный, взволнованный.

— Ясно! Те самые и есть. Видал на донцах номера? Первенькие. В омшанике тесно, так я их выкатил под навес. Кто думал, что такое случится?

Бранясь и жалуясь, он тут же ухватился за бочонок, намереваясь выкатить его на тропинку. Но Сережа остановил:

— Постой, дядя Егор. Забрать-то мед не задача. А не придут ли за ним снова?

— Это кто же? Бандюги эти?

— Ну да. Сегодня мы отняли у них твое, а завтра они отправятся к Матрене Ивановне или к Кузьме.

Егор поскреб подбородок, согласился:

— Это, парень, так. Меня не забудут, чай, тоже… Ловить, что ли?

— Да надо бы.

— А как? Вызвать из Кедровки дружинников?

— Не стоит. Хорошо бы управиться самим.

Егор, присев на бочонок, уперся руками в колени.

— Самим, пожалуй, не выйдет. Маловато силенок.

Сережа взглянул на него и засмеялся:

— Маловато? Полюбуйся на себя: кулачищи — молоты, плечи как у медведя.

— Оно, конечно, — смутился Егор. — По молодости-то да по дурости валял на спор бычка… И ты тоже не из хлипких. Да только ведь сколько нас? Двое! А их целая шайка. Вот о чем думать надо.

Мальчишки при упоминании о шайке поежились. Стало жутко опять: ну, как жулики сидят в кустах да целятся в кого-то?

Однако Сережа с пасечником не согласился.

— Нет, дядя Егор, — сказал он. — Их тоже немного — двое или трое. Кабы собралось больше, бочонки лежали бы уже в Мартьяновке. И не три, а целый десяток. Справиться, думаю, справимся. Нас ведь с Кузьмой тоже трое.