— Чего убежала со скамейки? — спросил Сережа. — Иди назад.

— Ага! Назад! К такому медведю лучше не подходить, — мотнула косой девушка. — Посижу здесь.

— Ну и сиди, — спокойно улыбнулся Сережа. — Только усидишь недолго. Скоро назад попросишься.

— Ух, смотри! По тебе соскучусь, да?

— Соскучишься. А не соскучишься — придешь все равно.

— Это почему же?

— Потому. Вода в омутке за день нагрелась, возле нее тепло, а у тебя наверху ветерок. Озябнешь, вот и спустишься.

Вера подняла с земля какой-то листок, откусила хвостик и вздохнула.

— На все-то у тебя объяснение. О каждой травинке можешь сочинить повесть. Я вот и то у тебя научилась. Вспомнила, как ты про грибы рассказывал, и давай все ребятам выкладывать. Потом про кишмиш, про лимонник.

— Вот и хорошо. Им это нравится.

— Еще как! Слушают — рты поразевали… Только много ли я знаю? Ты — дело другое. Просто удивительно, откуда все выкапываешь.

— Ничего удивительного. Я же рос в деревне, ко всему присматривался, прислушивался. А в школе возился с юннатами, в книжках копался. Хочешь, дам мои выписки? У меня их три тетради — по растениям, по животным, по природным явлениям.

Петька кашлянул.

— Эй, кто там? — бросив на землю камешки и живо перекидывая ноги на другую сторону скамейки, насторожился Сережа. — Ты, Пашка, что ли?

— Да нет. Это я… Луковкин…

— Луковкин?.. Что там стряслось? Почему плутаешь в лесу ночью?

— Я не плутаю. Записка вот… Заснул и забыл.

Вожатый взял свернутую пакетиком бумажку Ивана Андреевича, прочитал при спичке и покачал головой.

— И надо было из-за такого подниматься с постели! Смотри, как вымок! Холодно?.. Ну ладно. Беги быстрей домой. Да смотри не заблудись. Мы идем тоже…

Повторять приказание не пришлось. Петька вскарабкался на обрыв и наперегонки с собственной тенью пустился к лагерю. Отбежав метров сто, остановился: хотелось проверить, идут ли следом Сережа и Вера. Но разобрать, где находятся парень и девушка, было трудно. Голоса звучали приглушенно. Вера, кажется, уговаривала вожатого поступить в педагогический институт, а он упирался:

— Нет. У меня дорога одна — в зоотехники…

Петька вытер рубашкой мокрые волосы, шмыгнул носом и теперь уже без остановки помчался к дому. Задержался лишь у самого порога, чтобы перевести дух и еще раз взглянуть на ночной лес.

На небе, вскарабкавшись почти к зениту, по-прежнему сняла луна. Ближние деревья, бросая на землю чернильно-черные тени, стояли задумчивые и сумрачные, а вершины дальних сопок, прорезанные голубовато-сизыми распадками, курились золотым дымом.

— Спл-ю-ю-у… Спл-ю-ю-у, — будто оправдываясь, кричала ночная птица. — Сплю-ю-ю-у…

Петька улыбнулся и погрозил обманщице кулаком:

— Врешь! Кабы спала, так не хвасталась бы. Вот я засну сейчас, так засну!

И свое слово он, конечно, сдержал.

Эпилог

Чтобы завершить повествование о будущем космонавте и его приятелях, остается рассказать немного.

Через два дня после того, как было получено сообщение о переезде семьи в Кедровку, Петька стоял у околицы села и смотрел вслед машине, уходившей и сторону Мартьяновки. За рулем совхозною грузовика сидел отец. С утра по поручению Якова Марковича он отвез на станцию семью своего предшественника и теперь отправлялся в город, чтобы привезти вещи и Петькину мать.

С отцом ехали и ребята. Галя Череватенко, получив обещанную путевку, вместе с матерью держала путь в Москву. Юрка с Алешкой возвращались домой, а остальные провожали их до Филькиной заимки.

Петька хотел прокататься тоже, но, подумав, остался. Еще вчера, принимая от уезжающего шофера квартиру, они с отцом купили у него кур и поросенка. Кормить четвероногого было нечем, и Петька вызвался набрать для него в лесу желудей. А раз вызвался — надо выполнять…

Качнувшись на ухабе и мигнув в последний раз задним фонарем, автомашина подошла к повороту. Пассажиры засуетились: Галя, высунувшись из кабины, замахала платком, сидевшие на скамейке Юрка с Алешкой вскочили на ноги, затрясли кепками, а дурашливый Митька, повалившись, задергал ногами.

Петька тоже подпрыгнул, отдал последний салют корзинкой, и на сердце у него стало тоскливо. Эх! Когда-то еще удается собраться всем вместе?!

Однако грустные мысли одолевали недолго. Он спустился к речке и двинулся вброд (надо же проверить привезенные отцом резиновые сапожки!). А когда перебрался на другой берег, на смену мыслям о товарищах пришли думы о матери.

Нет, в новый дом он ее пустит не сразу. Сначала поведет осматривать сад и огород, покажет поросенка и кур. Потом можно войти в дом. В гостиную они заглянут в последнюю очередь. Хвастаться тут нужно не чем-нибудь пустяковым, а вымытыми собственноручно полами и протертыми окнами. А потом, будто невзначай, стать против грамот. Мать, конечно, сразу заметит два листа, приколотые к стене. На первом листе, обведенном широкой золотой рамкой со звездой вверху, крупно напечатано, что пионер Луковкин награждается грамотой «За активное участие в создании учебно-производственной базы Кедровской восьмилетней школы». Печать и подпись под документом самого секретаря райкома комсомола. Другой лист поменьше и поскромнее — только с красным ободком и подписью старшего пионервожатого. Но Петьке, по правде, он даже дороже, чем первый. На нем синим по белому написано, что тому же пионеру Луковкину за успехи в труде решением совета дружины объявляется благодарность и что его фотография заносится на школьную Доску почета.

Нет, что ни говори, а лето прошло замечательно. Отец знал, что делал, когда отправлял сына в лагерь. Об этом не мешает написать городским дружкам. Пусть не думают, что Луковкин умер в глухомани от скуки. А если сообщить, что получил в подарок медвежью шкуру да купил велосипед (Иван Андреевич деньги-то за самоцветы вернул!), лопнут от зависти…

О многом еще думал в этот счастливый час Петька. А работа между тем шла своим чередом. Не очень крупные, но увесистые желуди сыпались в корзину.

Когда корзина наполнилась до краев, вдали послышались голоса. Петька поднялся, отряхнул колени и не спеша двинулся к дороге. Думал, что идут друзья. Но это были не они.

Петька вздохнул, лег на спину, и, прищурившись, стал глядеть вверх — сначала на паучка, медленно путешествующего по лесу на паутине, потом на кружащегося в небе орла.

Вдруг ухо уловило знакомый, но несколько странный звук. Самолет? Где он? Ага! Вон там, над самыми сопками. Только что ж это за машина? ТУ-104? Нет. Тот, кажется, поменьше. Какой-нибудь бомбардировщик? Тоже вряд ли. Зачем бомбардировщику столько окон-иллюминаторов?.. Уй ты! Да ведь это же, наверно, ИЛ-62 или ТУ-144! Передавали же по радио, что они совершают пробные полеты на Сахалин и Камчатку. Забраться бы в кабину к летчикам!

Мечты прервали голоса. Из-за поворота показался пестрый строй ребят. Впереди с венком из красных и желтых листьев на голове солидно вышагивала Нюрка. За ней, приподнимаясь на цыпочки и выпячивая грудь, маршировали Коля и Лян. А рядом со строем шагал Митька. Отбивая такт палкой о палку, он был сразу и за командира, и за барабанщика.

— Стой!.. Вольно!

Потом, повернувшись к Петьке, он спросил:

— Ну как? Насобирал?

— Угу, — кивнул Петька.

— А воды к приезду матери натаскал? А дров нарубил? А картошки хоть накопал? Нет? Эх, ты! — укоризненно хмыкнул белобрысый. — Становись в строй! Придется проворачивать звеном… Шагом — марш!