(192) Снабдив обвинителя своего сына всем необходимым и отправив его в Рим, она сама в течение некоторого времени оставалась в Ларине, чтобы набрать и подкупить свидетелей; но потом, как только ее известили, что день суда над Клуенцием приближается, она немедленно примчалась сюда, опасаясь как бы обвинителям не изменило их усердие, а свидетели не остались без денег и боясь, что она, мать, может пропустить самое желанное для нее зрелище — видеть Авла Клуенция в рубище, в горе и в трауре! (LXVIII) А как представляете вы себе поездку этой женщины в Рим? Живя по соседству с Аквином и Фабратерной, я слышал о ней от многих очевидцев. Как сбегались жители этих городов! Какими воплями встречали ее и мужчины и женщины! Из Ларина, говорили они, мчится какая-то женщина, чуть ли не с берегов Верхнего моря[685] едет она с многочисленными спутниками и большими деньгами, чтобы с возможно большей легкостью предать своего сына уголовному суду и погубить его! (193) Чуть ли не все они были готовы требовать совершения очистительных обрядов[686] в тех местах, где она проезжала. Все считали, что сама земля, мать всего сущего, осквернена следами ног этой преступной матери. Поэтому не было города, который позволил бы ей остановиться в его стенах; среди стольких ее гостеприимцев не нашлось ни одного, который не бежал бы от нее, как от лютой заразы; она предпочитала доверяться мраку и пустыне, а не городам или гостеприимцам. (194) Ну, а теперь? Кто из нас, по ее мнению, не знает, чем занята она, что́ затевает и что́ изо дня в день замышляет? Мы знаем, к кому она обратилась, кому посулила денег, чью верность пыталась поколебать обещанием награды. Более того, мы разузнали все даже о ее ночных жертвоприношениях, которые она считает тайными, о ее преступных молитвах и нечестивых обетах[687]; в них она даже бессмертных богов призывает в свидетели своего злодейства и не понимает, что богов можно умилостивить благочестием, верностью своему долгу и искренними молитвами, а не позорным суеверием и жертвами, закланными ради успеха преступления. Но неистовство ее и жестокость, как я в том уверен, бессмертные боги с отвращением оттолкнули от своих алтарей и храмов.

(LXIX, 195) А вы, судьи, которых Судьба поставила как бы в качестве иных богов для этого вот Авла Клуенция на все время его жизни, отведите удар бесчеловечной матери от головы ее сына. Многие судьи не раз оказывали снисхождение детям из сострадания к их родителям. Вас же мы умоляем не отдавать Клуенция, честнейшим образом прожившего свой век, на произвол его жестокой матери — тем более, что на стороне защиты вы можете видеть весь муниципий. Все жители Ларина, знайте это, судьи, — это невероятно, но я скажу вам сущую правду — все, кто только мог, приехали в Рим, чтобы, по мере своих сил, своей преданностью и многочисленностью поддержать Клуенция в его столь опасном положении Знайте, в настоящее время их город поручен детям и женщинам и ныне находится в безопасности благодаря всеобщему миру в Италии, а не благодаря своим военным силам. Но и те, кто остался дома, равно как и те, кого вы видите здесь, днем и ночью в тревоге ожидают вашего приговора. (196) По их мнению, вам предстоит голосами своими не только решить участь одного их земляка, но и вынести приговор о положении, достоинстве и благополучии всего муниципия Ибо Клуенций, судьи, проявляет величайшую заботу о благе всего муниципия, благожелательность к его отдельным жителям, справедливость и честность по отношению ко всем людям. Кроме того, он свято оберегает честь своего знатного имени и свое положение среди своих земляков, завещанное ему предками, не уступая последним в твердости, непоколебимости, влиянии и щедрости. Поэтому жители Ларина, официально воздавая ему хвалу в таких выражениях, не только выступают свидетелями и высказывают свое мнение о нем, но и выражают свою тревогу и скорбь. Во время чтения этого хвалебного отзыва вас, представивших его, я прошу встать.

(197) Видя их слезы, судьи, вы можете заключить, что все декурионы, принимая это решение, тоже проливали слезы. Далее, какое рвение, какую необычайную благожелательность, какую заботливость проявили жители соседних областей! Они не прислали принятого ими хвалебного отзыва в письменном виде, но постановили, чтобы самые уважаемые среди них люди, известные всем нам, в большом числе явились сюда и лично высказали хвалу Клуенцию. Здесь находятся знатнейшие френтаны и равные им по своему достоинству марруцины; вы видите в качестве представителей весьма уважаемых римских всадников из Теана в Апулии и из Луцерии. Из Бовиана и из всего Самния присланы очень лестные хвалебные отзывы и прибыли весьма влиятельные и очень знатные люди. (198) Что касается людей, владеющих поместьями в Ларинской области, ведущих там дела и занимающихся скотоводством, — честных и весьма известных — то трудно сказать, как они встревожены и озабочены. Мне кажется, немного найдется людей, которых хотя бы одни человек любил так, как присутствующие здесь любят Клуенция.

(LXX) Как я огорчен, что здесь в суде нет Луция Волусиена, блистательного и доблестного человека! Как бы мне хотелось назвать в числе присутствующих именитейшего римского всадника Публия Гельвидия Руфа! Дни и ночи занимаясь делом Клуенция и разъясняя его мне, он тяжело и опасно заболел; при этом он все же тревожится о гражданских правах Клуенция не менее, чем о своей собственной жизни. Что касается сенатора Гнея Тудиция, честнейшего и почтеннейшего мужа, то из его свидетельских показаний и из его хвалебного отзыва вы поймете, что он защищает Клуенция с таким же рвением, как и Гельвидий. С такой же надеждой, но с большей сдержанностью произношу я твое имя, Публий Волумний[688], так как ты — один из судей Авла Клуенция. Коротко говоря, я утверждаю, что все соседи относятся к обвиняемому с глубокой доброжелательностью. (199) Против рвения, заботливости и усердия всех этих людей, а также и против моих усилий, когда я, по старинному обычаю, один произнес всю защитительную речь[689], а заодно и против вашей, судьи, справедливости и человеколюбия борется одна мать Клуенция. Но какая мать! Вы видите ее, ослепленную жестокостью и преступностью, неспособную, потворствуя своим страстям, остановиться ни перед каким гнусным поступком, ее, которая своей порочностью извратила все понятия о человеческом правосудии; ведь она настолько безумна, что никто не станет называть ее человеком, настолько необузданна, что ее нельзя назвать женщиной, и столь жестока, что матерью ее тоже не назовешь. Даже названия родственных отношений она исказила, не говоря уже о названиях и правах, данных ей природой: женой она стала зятю, мачехой — сыну, дочери — разлучницей; наконец, она дошла до того, что, кроме своей наружности, не сохранила никакого подобия человека.

(200) Ввиду всего этого, судьи, если вы ненавидите преступление, преградите матери доступ к крови ее сына, причините родительнице тяжкое огорчение, даровав спасение и победу ее детищу; сделайте так, чтобы мать не могла ликовать, потеряв сына, и ушла, побежденная вашим правосудием. Если вы, как вам свойственно, любите честь, добро и доблесть, то облегчите, наконец, участь этого просителя, судьи, уже столько лет страдающего от незаслуженной им ненависти и подвергающегося опасностям; ведь он ныне впервые, вырвавшись из пламени, зажженного чужими преступлением и страстями, воспрянул духом в надежде на вашу справедливость и вздохнул свободнее, избавившись от страха; все свои упования он возлагает на вас; видеть его спасенным желают очень многие, но спасти его можете только вы одни. (201) Габит умоляет вас, судьи, со слезами заклинает вас: не делайте его жертвой ненависти, которой не место в суде; не выдавайте его ни матери, чьи обеты и молитвы должны быть противны вам, ни Оппианику, нечестивцу, давно уже осужденному и мертвому. (LXXI) Если Авла Клуенция, несмотря на его невиновность, в этом суде постигнет несчастье, то этот злополучный человек, — если только он останется в живых, что мало вероятно, — не раз пожалеет о том, что попытка Фабрициев отравить его некогда была раскрыта. Если бы его тогда о ней не предупредили, то для этого страдальца яд был бы не ядом, а лекарством от многих скорбей; тогда, быть может, сама мать пошла бы проводить его прах и притворилась бы оплакивающей смерть сына. А ныне что выиграет он? Разве только то, что, едва избавившись от смертельной опасности, он в печали будет влачить жизнь, сохраненную ему, а в случае смерти будет лишен погребения в гробнице своих отцов. (202) Достаточно долго томился он, судьи, достаточно много лет страдал от ненависти; но никто не был более враждебен ему, чем его мать, чья ненависть все еще не утолена. Вы же, справедливые ко всем, вы, которые тем благосклоннее поддерживаете человека, чем ожесточеннее на него нападают, спасите Авла Клуенция, возвратите его невредимым его муниципию; его друзьям, соседям, гостеприимцам, чью преданность вы видите, верните его; сделайте его навеки должником вашим и ваших детей. Это будет достойно вас, судьи, достойно вашего звания, вашего милосердия. Мы вправе требовать от вас, чтобы вы, наконец, избавили от этих несчастий честного и ни в чем не повинного человека, дорогого такому множеству людей, дабы все они поняли, что если на народных сходках находится место для ненависти, то в судах господствует правда.