* * *

(32) После обсуждения дела обеими сторонами, обвинитель и обвиняемый отвели каждый по пять сенаторов, по такому же числу всадников и эрарных трибунов, так что приговор был вынесен пятьюдесятью одним судьей. Из числа сенаторов обвинительный приговор вынесло двенадцать, оправдательный — шестеро; из числа всадников обвинительный приговор вынесло тринадцать, оправдательный — четверо; из числа эрарных трибунов обвинительный приговор вынесло тринадцать, оправдательный — трое. По-видимому, судьи хорошо знали, что Клодий был ранен без ведома Милона, но дознались, что после ранения убит он был по приказанию Милона. Некоторые думали, что Милон получил оправдательные голоса благодаря голосованию Марка Катона; ибо Катон не скрывал, что считает смерть Публия Клодия благом для государства, и поддерживал Милона при соискании консульства и находился при обвиняемом. Цицерон также назвал Катона в его присутствии и засвидетельствовал, что Катон за два дня до убийства слыхал от Марка Фавония, что Клодий заявил, что Милон погибнет в эти три дня. Но было признано полезным избавить государство и от всем известной дерзости Милона; однако никто никогда не мог узнать, в каком смысле Катон голосовал. Все же было объявлено, что Милон был осужден, главным образом, вследствие старания Аппия Клавдия.

Будучи на другой день на основании чрезвычайного закона обвинен перед Манлием Торкватом в домогательстве, Милон был осужден заочно. (33) При суде на основании этого закона обвинителем его был также Аппий Клавдий, которому по закону полагалась награда, но он от нее отказался. При суде за домогательство его субскрипторами были Публий Валерий Лев и Гней Домиций, сын Гнея. Через несколько дней Милон был осужден также и за сообщества перед председателем суда Фавонием; обвинителем был Публий Фульвий Нерат, которому в соответствии с законом была дана награда. Потом Милон перед председателем суда Луцием Фабием был еще раз заочно осужден за насильственные действия. Его обвиняли Луций Корнифиций и Квинт Патульций. Милон немедленно удалился в изгнание в Массилию. Вследствие огромных долгов его имущество поступило в продажу за одну двадцать четвертую часть своей стоимости.

(34) Вслед за Милоном на основании того же Помпеева закона первым был обвинен Марк Савфей, сын Марка, который был предводителем при штурме харчевни в Бовиллах и при убийстве Клодия. Обвиняли его Луций Кассий, Луций Фульциний, сын Гая, и Гай Валерий. Защищали его Марк Цицерон и Марк Целий, которые добились оправдания большинством одного голоса. Из числа сенаторов обвинительный приговор вынесло десять, оправдательный — восемь; из числа римских всадников обвинительный приговор вынесло девять, оправдательный — восемь; но из числа эрарных трибунов оправдательный приговор вынесло десять, обвинительный — шестеро, причем Савфея, спасла ненависть к Клодию, которой никто не скрывал, хотя положение Савфея было даже худшим, чем положение Милона, так как он явно был предводителем при захвате харчевни. Через несколько дней Савфей предстал перед председателем суда Гаем Консидием, будучи снова привлечен к суду на основании Плавциева закона о насильственных действиях, так как он будто бы захватил общественные места и носил при себе оружие; ибо он был предводителем шаек Милона. Его обвиняли Гай Фидий, Гней Аппоний, сын Гнея, и Марк Сей… сын Секста; защищали Марк Цицерон и Марк Теренций Варрон Гибба. Он был оправдан бо́льшим числом голосов, чем раньше: обвинительных он получил девятнадцать, оправдательных тридцать два, но это произошло не так, как при первом суде — всадники и сенаторы его оправдали, а эрарные трибуны осудили.

(35) Что касается Секста Клодия, по наущению которого тело Клодия было внесено в Курию, то при обвинителях Гае Цесеннии Филоне и Марке Альфидии и защитнике Тите Флакконии он был осужден подавляющим большинством голосов — сорока шестью голосами; оправдательных голосов он получил всего пять: два голоса сенаторов, три голоса всадников. Кроме того, были осуждены и те, кто явился, и те, кто не явился, будучи вызван в суд. Подавляющее большинство из них были сторонниками Клодия.

Речь в защиту Тита Анния Милона

(I, 1) Начиная речь в защиту храбрейшего мужа, бояться, конечно, позорно и — в то время, как сам Тит Анний тревожится о благополучии государства больше, чем о своем собственном[2083], — мне тоже будет не к лицу, если я при разборе его дела не смогу проявить такой же твердости духа, какую проявляет он; но эта новая для нас обстановка чрезвычайного суда[2084] меня устрашает: куда ни брошу взгляд, я ищу и не нахожу ни обычаев, принятых на форуме, ни облика прежнего суда. Ведь и место, где вы заседаете, не окружено толпой, как это бывало прежде, вокруг нас не теснится, как обычно, множество народа, а те отряды, (2) которые вы видите у входов во все храмы[2085], даже если они и расставлены для отражения насильственных действий, все же наводят на оратора какой-то ужас, так что — хотя мы на форуме и в суде находимся под спасительной и необходимой охраной стражи — все же мы, даже избавленные от страха, не можем не страшиться. Если бы я думал, судьи, что все эти меры направлены против Милона, я бы уступил обстоятельствам и решил, что перед лицом столь значительной вооруженной силы произносить речь неуместно; но меня ободряет и успокаивает разумное решение Гнея Помпея, мужа мудрейшего и справедливейшего; эта справедливость, конечно, и не позволила ему допустить, чтобы вооруженные солдаты расправились с тем человеком, которого он как обвиняемого передал в руки суда; по свойственной ему мудрости, он не стал бы прикрывать авторитетом государства бесчинство возбужденной толпы. (3) Поэтому и это оружие, и эти центурионы, и эти когорты возвещают нам не об опасности, а о защите и побуждают нас не только сохранять спокойствие, но также и быть мужественными, а мне обеспечивают не только поддержку во время моей защитительной речи, но и соблюдение тишины. Остальная же толпа — та, что состоит из подлинных граждан, — всецело на нашей стороне; среди всех тех, которые примостились повсюду, откуда только можно видеть какую-либо часть форума, и кто ожидает исхода этого суда, нет никого, кто бы не сочувствовал доблести Милона и не думал, что сегодня происходит решительная битва за них самих, за их детей, за их отечество, за их достояние. (II) Наши противники и враги — только те люди, которых бешенство Публия Клодия вскормило грабежами, поджогами и всем, что пагубно для государства, те, в ком еще на вчерашней народной сходке возбуждали стремление навязать вам приговор, согласный с их желаниями; если здесь, чего доброго, раздадутся их выкрики, то пусть именно это и побудит вас сохранить в своей среде того гражданина, который всегда презирал этих людей и их оглушительный крик, если дело шло о вашем благополучии. (4) Поэтому будьте тверды, судьи, и страх — если вы еще чего-то опасаетесь — оставьте. Если вы когда-нибудь имели возможность выносить приговор о честных и храбрых мужах, о достойных гражданах, если, наконец, избранным мужам из виднейших сословий[2086] вообще когда-либо представлялся случай проявить на деле, при голосовании свою преданность храбрым и честным гражданам, о которой они часто говорили и давали понять выражением своих лиц, то именно сейчас вы обладаете всей полнотой власти и можете решить, будем ли мы, всегда уважавшие ваш авторитет, всегда терпеть несчастья и находиться в плачевном положении, так долго преследуемые пропащими гражданами, или, наконец, благодаря вам и вашей добросовестности, доблести и мудрости, сможем вздохнуть свободно. (5) Действительно, можно ли назвать или представить себе кого-нибудь, кто был бы более взволнован, более встревожен, более измучен, чем мы двое?[2087] Ведь мы, будучи привлечены к государственной деятельности надеждой на величайшие награды, не можем не опасаться, что нам грозят жесточайшие муки. Я, правда, всегда думал, что Милону, во всяком случае, на бурных народных сходках еще предстоит испытать немало гроз и ураганов, так как он всегда выступал в защиту честных людей и против бесчестных, но я никогда не ожидал, что даже в суде — и при настоящем его составе, когда приговор будут выносить наиболее выдающиеся мужи из всех сословий, — недруги Милона смогут питать надежду на то, что им удастся при содействии таких мужей, как вы, не говорю уже — погубить его, но хотя бы нанести ущерб его славе. (6) Впрочем, в этом деле, судьи, я не стану для защиты Тита Анния от этого обвинения слишком часто ссылаться на его трибунат и на все, что им совершено во имя спасения государства. Если вы не увидите воочию, что засаду Милону устроил Клодий, то я не стану упрашивать вас простить нам, ввиду наших многочисленных величайших заслуг перед государством, это поставленное нам в вину деяние; не стану и требовать, чтобы вы — коль скоро смерть Клодия для вас оказалась спасением — приписали ее скорее доблести Милона, чем счастливой судьбе римского народа[2088]. Но если козни Клодия станут яснее этого вот солнечного света, вот тогда только я буду заклинать и умолять вас, судьи: если мы уже утратили все остальное, то пусть нам будет разрешено хотя бы защищать свою жизнь от дерзости и оружия недругов, не боясь кары.