мужской смех, доносящийся из-за книжных полок, громким настолько, что мы подпрыгиваем

на наших стульях.

– Чтоооо? – беззвучно говорит Нэйт с восторженным видом.

Я почти отвечаю ему, что, скорее всего, ничего, когда к смеху присоединяется женский

голос, внезапно срываясь на пылкий стон.

Как раздражает.

Я стараюсь учиться.

Стараюсь концентрироваться.

Стараюсь не сходить с ума от зависти.

То есть, я пришла из старшей школы, где у меня был нулевой опыт отношений, в

колледж, где могла знакомиться с парнями только на вечеринках с Марселой. Сочетание

большого объема алкоголя, ослабления запретов и мастерских навыков флирта Марселы

привели ко множеству знакомств, а в некоторых случаях и к чему-то большему.

Но я не напивалась с той ночи, как меня арестовали, и секса у меня тоже не было с тех

пор, что и привело меня к четырехмесячной отметке воздержания, и должна сказать… я скучаю

по этому. Особенно каждый раз, когда вижу Келлана без рубашки, или потным, или во время

еды, или играющим в видеоигры – что бы парень ни делал, это сексуально. Но, конечно,

гораздо хуже то, что каждый раз, закрывая глаза, представляю, что совсем не Келлан

склоняется ко мне для поцелуя.

Я знаю, что одинока. И за исключением Нэйта, который относится к легиону мужчин,

желающих Марселу, Кросби единственный парень, с которым я разговаривала или зависала за

целую вечность. Также странно то, что я вроде как скучала по нему всю прошедшую неделю. Я

привыкла приходить с работы и находить его обосновавшимся на диване с остекленевшими

глазами, когда он взрывает машины и грабит с Келланом банки, а затем переводит тот

напряженный взгляд с телевизора на меня ровно настолько, чтобы улыбнуться. И это все, что

требуется, чтобы мои гормоны встрепенулись, желая от него намного большего.

Джулианна Киз

«Под вопросом»

Колледж Бернема # 1

Интенсивность стонов нарастает, по большей части с женской стороны, и теперь они

звучат приглушенно, словно он накрыл ее рот. Мы с Нэйтом сидим в углу возле балкона,

следовательно, раз они не разглядывают этаж или не замечают нас с нижнего уровня, у них

есть все основания думать, что они одни.

Нэйт царапает что-то на листке бумаги. Десять баксов, что это Келлан с блондиночкой.

Это то же самое, что и ставить деньги на то, что Мерил Стрип номинируют на «Оскар».

Он снова пишет. Иди посмотри.

Я проглатываю смешок. Нет. Подчеркиваю двумя чертами.

Трусиха.

Я теперь скучная, забыл?

Ну конечно. Ззз.

Пинаю его под столом, и он вскрикивает.

Тебе слабо, пишет он.

– Тебе сколько лет вообще? – шикаю на него.

Он наклоняется:

– Не сто пять, как тебе, судя по твоему поведению.

Я отшатываюсь, оскорблённая:

– Я не…

– Ты убиваешь себя. Если ты не собираешься веселиться, то можешь хотя бы пошпионить

за теми, кто развлекается, и, вернувшись, мне рассказать.

– Думаю, у тебя что-то вроде вуайеристического фетиша.

Он ухмыляется.

– Виноват.

Но на самом деле меня уже больше не нужно подначивать. Тебя не арестуют за случайно

замеченную парочку, зажимающуюся в библиотеке. Это займет всего минутку, мои оценки не

пострадают. Никаких звонков от моих родителей, или декана, или полиции. Что плохого-то?

Плюс – мне так скучно.

Я отодвигаю стул и встаю, мои кроссовки не издают ни звука, когда иду по старому

протертому ковру. Стоны становятся громче, когда я подхожу к стеллажам с книгами о

капитализме и оглядываюсь через плечо на Нэйта, он показывает мне большой палец, когда я

поворачиваюсь к проходу, через один стеллаж от голубков, и, пригнувшись, крадусь вдоль него.

На полпути я замечаю две пары ног – одна в джинсах, другая едва прикрыта мини-юбкой, –

подбираюсь ближе, и их тяжелое дыхание прекрасно скрывает любой шум, который я могу

издать. Черт, я могла бы опрокинуть полку и, уверена, не прервала бы парочку.

Я примерно в двадцати книгах от них, когда женский голос стонет:

– О, Кросби.

Как неприятен и ужасен его низкий смешок – тот самый, по которому я скучала всю

неделю. Мою кожу покалывает от мурашек, вызванных отвращением, и я чувствую, как что-то

странно и болезненно сжимается в моей груди.

– Я с тобой, – бормочет он.

И слабая надежда, которую я лелеяла, что это другой Кросби, разбивается вдребезги. Это

он. И это определенно его репутация.

Почему-то, когда я думала, что там Келлан, меня по-настоящему не волновало, что я

обнаружу.

Но это больно.

Вместо того, чтобы благоразумно вернуться за свой стол и сказать Нэйту, что нам нужно

идти, я направляюсь в конец, беру книгу с полки и задерживаю дыхание, прежде чем завернуть

в оккупированный проход якобы в поисках интересной книги о капитализме.

А вот и они.

В десяти футах от меня, трутся друг о друга у полки, его бедра прижимают ее к ряду с

книгами, к которым я никогда не прикоснусь. По крайней мере, они полностью одеты, только

их губы заняты схваткой, и хотя они выглядят так, словно склеились, Кросби отскакивает,

когда замечает меня.

Его сообщница в библиотечном преступлении выглядит ошеломленной и сконфуженной,

пока не прослеживает его взгляд, чтобы обнаружить проблему, и даже зная, на что наткнусь,

повернув за угол, все равно слышу свое довольно убедительное заикание:

37

N.A.G. – Переводы книг

– Простите, я не знала… – прежде чем рвануть обратно к столу, где ждет Нэйт.

– Плати, – говорит он, протягивая руку.

– Ты остался в дураках, – говорю я, стараясь выглядеть так, словно нахожу все это

забавным, а не ужасающе болезненным. – Это был не Келлан.

– Нет, он.

– Не он, клянусь.

Он хмурится, когда осознает, что я запихиваю книги в сумку, словно начался пожар и

единственное, что мне нужно спасти – это учебники.

– Что ты…

– Я только что вспомнила, что должна сделать кое-что, – крайне неубедительно лгу я.

– Нора, что… – Его глаза фокусируются на чем-то за моим плечом, и я знаю, что это

Кросби с «Кросбабой» поправили свою одежду и вышли из-за стеллажей.

– Не надо, – с нажимом говорю я, когда замешательство в его взгляде сменяется

беспокойством. – Не говори ничего.

– Нора, я… – Кажется, я сейчас заплачу. И это так глупо – меня не волнует Кросби, я не

хочу, чтобы он волновал меня, и никогда не думала, что волную его.

Хватаю сумку и размашистым шагом направляюсь к лестнице на дальнем конце этажа,

параллельно с Кросби и его «подругой». Но их скорость даже рядом с моей не стояла, и я

подхожу к лестнице как раз вовремя, чтобы услышать, как она требовательно спрашивает,

почему они не могут воспользоваться лифтом.

Быстро спускаюсь по лестнице, пробираюсь по основному уровню и выхожу через

парадную дверь к своему велосипеду, пристегнутому у обочины. Неуклюже набираю

комбинацию дрожащими пальцами, и когда замок щелкает, слышу, как открывается дверь, и

девушка Кросби настойчиво осведомляется, зачем им нужно так быстро идти.

Я перекидываю ногу через сиденье и, не оглядываясь, максимально быстро кручу педали

домой. Тротуар мокрый и покрыт первыми опавшими листьями, но даже признаки

наступающей осени не улучшают моего настроения.

Я знаю, что глупая.

Так же как знала, что бегать голой по Мэйн-Стрит плохая идея.

Так же как знала, что пять недель подряд прогуливать историю искусства было не умно.

Как и знала, что отрываться на вечеринке в ночь перед промежуточным экзаменом по

языкознанию было ошибкой.

Я знаю, что приносит мне вред, но все равно делаю это. И позволить разрастаться

сорнякам в виде чувств к Кросби, вместо того чтобы упасть на четвереньки и выдрать их,