Не помогли даже балалайки, хор и трепак солдат-гренадер, привезенных с собой фон Блюмом и его товарищами. Они получили одобрительные аплодисменты и горсть дукатов за свои бесшабашные выкрики и дикие прыжки, но никому не доставили удовольствия.

Не смешил никого и пресловутый барашек пани Новаковской, дерзко бодавший золочеными рожками каждого, кто подвертывался, к великому развлечению своей хозяйки, поминутно осыпавшей его ласками.

— А что это там Воина прилип к этой увядшей Клелии? — удивился Заремба.

— Обращает ее на путь добродетели, назло братьям Кротовским.

— А какую роль играет это рогатое животное? — указал он на барашка.

— Я думаю, ты имеешь в виду не мужа? — рассмеялась не без ехидства Иза. — Этот барашек — ее неразлучный спутник. Она никогда с ним не расстается, берет с собой, даже когда ездит с визитами и к модисткам.

— Воображаю себе эту эффектную картину! — посмеялся и он саркастически.

— Она появляется в салонах, точно победоносная Аврора: белый барашек в золотой упряжи впереди, а по бокам ее неотступные поклонники братья Кротовские.

— Было бы еще веселее, если бы она запрягала эту тройку ослов.

— И нередко встречают ее в окрестных рощах, где она бродит со своим барашком, как будто ища нежных пастушков и сладостного уединения в укромных уголках.

— Без труда найдет, чего ищет: в окрестностях Гродно столько лагерей! — пошутил он довольно тривиально.

Обиженная его словами, она шепнула со скорбной укоризной:

— Только женщина может грезить о счастье в стране мечты...

— Ах! — подхватил он иронически. — Там, где текут волшебные реки: Уважение, Склонность, Влечение, там, где «истинная любовь» ведет к записочкам, нежным тревогам и щедрым... наградам! Мне знакома эта сладкая чепуха.

— Точь-в-точь это же самое говорит мой камергер, — ответила она презрительно.

— А, кстати, как он поживает? — спросил он с улыбкой.

— Спроси у Терени, а меня оставь в покое!

Ее карие тигровые глаза засверкали гневом и щеки слегка окрасились румянцем. Север, однако, не обращая внимания на ее негодование, указал на какую-то группу дам и спросил:

— А кто эта чудная блондинка? Прехорошенькая!

— Это английская шляпа и шаль Казимира.

Он посмотрел на нее, ничего не понимая.

— Ну да. А вон та, рядом, маленькая и суетливая, — это пелерина малинового крепа; третья, брюнетка с орлиным носом, — это плюшевая шляпа с донышком в складочках, а четвертая — батистовый лиф и тафтовая пелерина. Я называю наряды, потому что все, что я скажу о лицах, покажется тебе, пожалуй, тоже чепухой, достойной только насмешки, — съязвила она в ответ.

Он не успел отпарировать эту колкость, как на поляне поднялся шум. Оркестр загремел фанфарой, в лесу грянули ружейные залпы. Пенящиеся бокалы шампанского заходили по рукам, и фон Блюм стал возглашать пламенные тосты в честь дам, принимающих участие в пикнике. Не успели отзвучать бурные аплодисменты, как Воина позвонил тросточкой о хрустальную вазу для пунша.

— Воина отвечает! Внимание! Воина провозглашает тост! — раздались со всех сторон возгласы, и все окружили его плотным кольцом.

Воина лениво привстал и, поднимая чашку, которую держал в руке, проговорил простодушно:

— Я хотел только попросить сахару к кофе!

Все на минуту опешили от такого неожиданного пассажа, а потом разразились бурным хохотом. Тереня же, подбежав к Зарембе, стала упрашивать его с жаром:

— Миленький пан Север, пусть Воина ответит Блюму. Ведь Блюм устроил этот пикник и провозгласил тост в нашу честь, — надо его отблагодарить. А то будет невежливо с нашей стороны. Пойдемте со мной, попросите его. Только поскорее!

Волей-неволей пришлось повиноваться, но Воина, рассказывавший в это время какой-то анекдот, от которого слушатели покатывались со смеху, не хотел и слушать о тосте.

— Какой нехороший, какой негодный, какой... Я скажу Марцину... Пусть он... — лепетала она, глотая слез и выплакала на груди камергерши свою горькую неудачу, браня всех, причем досталось и Зарембе. — Тогда вы должны. Всегда офицер отвечает офицеру. Если бы был Марцин! В Козеницах папа сам провозглашал тост в честь гусар.

— Если бы при мне была моя батарея, я бы им отсалютовал!

Она показала ему кончик языка и, так как раздались первые звуки англеза, поспешила утереть глазки, поправила шляпку на голове и через минуту танцевала уже в первой паре с фон Блюмом, розовая, улыбающаяся и такая прелестная в своих па, реверансах и гримасках, что привлекала к себе все взгляды.

— Тереня не на шутку увлечена этим долговязым.

— Самое обыкновенное детское увлечение, очень забавное и совсем безгрешное.

— У меня об этом офицере имеются сведения, как о последнем негодяе.

— Ведь это нежнейший из трубадуров, само вдохновение. Она обожает его.

— У нее ведь есть жених, которого она, кажется, любит, — заметил Север строго.

— Чем же это мешает? Я буду защищать святые права любви, — ответила она вызывающе, прижимаясь плечом к его груди, так как они опять сидели рядом на коврике.

Север вздрогнул и, вглядываясь пристально в ее сказочно красивое лицо, прошептал с бледной улыбкой:

— И не вводи меня в искушение!

— Я хотела, чтобы ты приехал!

Она закрыла глаза, выставляя налитые кровью губы, похожие на натянутый лук. Дышала все порывистее.

— Я был мысленно всегда с тобой! — проговорил он чуть слышно.

— Останься, не уходи, останься со мной! — вылетали отрывисто тихие, жгучие слова.

Вдруг она приоткрыла глаза, впиваясь в него огненным хищным взглядом, и он невольно отпрянул, точно от прикосновения раскаленного железа, и проговорил печально:

— Чтобы опять быть изганным из рая!

— Все случилось вопреки моей воле. Ты не знаешь, в каких я живу мучениях. Ты понятия не имеешь!

— А я? А я? — простонал он, смертельно побледнев и хватаясь за сердце.

— Я люблю тебя! Я должна тебе все рассказать. Все! Пожертвуй мне сегодняшним вечером... Встанем, там идут пани Ожаровская и графиня Камелли.

«Какие новые путы готовит она мне?» — подумал Север, отходя немного в сторону, так как группа дам, приехавших с приема у Сиверса, окружила Изу. Он смотрел на нее уже значительно холоднее, как будто придя в себя от ее страстных намеков, которым он не поверил и одно воспоминание о которых было ему неприятно.

«Она лгала. Завтра она скажет то же самое другому. Она разошлась с Цициановым и думает обо мне: на безрыбье, мол, и рак рыба. Слишком уверена она в силе своей красоты», — угрюмо раздумывал он.

— Ну что, рыцарь? — услышал он позади себя негромкий голос подошедшего к нему Воины. — Крепость вывешивает белый флаг и мечтает о капитуляции?

— Старые фокусы для уловления легковерных, — ответил Север тем же тоном.

— Ты недурно маскируешь любовные карты, еще, чего доброго, скажешь: ва-банк!

— Если бы меня манил выигрыш... — улыбнулся Север апатично.

— Ну а как устраиваются твои дела здесь, в Гродно? — заговорил Воина на другую тему.

— Болтаюсь как неприкаянный. Как знаешь, был я в сейме, был сегодня у короля, был даже у Сиверса. Гляжу, слушаю, взвешиваю и начинаю думать, что или я не совсем в своем уме, или окружающие.

— Почему так? Разреши узнать.

— Сам знаешь лучше меня, — проговорил Заремба печально. — А ко всему вдобавок час тому назад я видел почти всю Речь Посполитую у ног Сиверса. Но я поженил свое отчаяние с надеждой и этим спасаю свои чувства.

— Не время и не место разговаривать здесь на эту тему, — заметил осторожно Воина.

— Этим все отвертываются от того, чтобы смотреть правде в глаза.

— Может быть, и лучше не видеть ее. Как находишь пикник?

— Невыносимо скучным. По крайней мере для меня.

— Ты прав, хотя фон Блюм и его соратники не жалеют труда и расходов, чтобы сделать пикник действительно идиллическим.

— Значит, мы развлекаемся за счет их самоотверженного великодушия.

— Князь Цицианов, Блюм, Арсеньев и другие рыцари того же ордена пожелали отблагодарить все польское общество за непрерывные балы и ассамблеи.