Рядом с ней вышагивала маленькая девочка, чуть старше меня или же моя ровесница. Такие девочки похожи на невероятных, идеальных во всем кукол, которые вежливо улыбаются несовершенному миру, но не соприкасаются с ним, чтобы его пыль не оседала на их золотых локонах и светлых туфлях. Она составляла резкий контраст с той, что мерила шагами территорию перед машиной. Я не мог не видеть, как в сдержанном взгляде куколки, брошенном на сестру, читается явное раздражение и неодобрение. Еще бы, ведь она была похожа на встрепанную птицу, которую поймали, засунули в маленькое подобие взрослого платья и заставили проводить время так, как она явно не хотела проводить теплый, летний день.

Мать девочек, (а я был уверен, что это их мать) не разделяла неодобрения младшей дочери. Но когда она что–то сказала старшей, это явно было порицанием. Мне не нужно было быть рядом, чтобы понять это. Слишком часто с таким же лицом обращались к моим соседям по комнате, или на занятиях, когда в классе царила неразбериха. Затем, из дома вышел мужчина, в окружении хозяев. Попрощался и направился вниз. Он был одинаково ласков с обеими дочерьми, потрепал младшую по голове, заставив покраснеть от возмущения, что теперь её прическа подпорчена большой отцовской ладонью. Понимающе положил руку на маленькое плечо старшей. Затем открыл дверь, ожидая, что дети заберутся на заднее сидение. Было ясно, что это состоятельная семья, посетившая с визитом людей в желтом, как лимон, доме, скорее похожем на миниатюрный дворец. Этот дом служил украшением улицы, и наш небольшой особняк всегда терялся на его фоне.

Мне было не так много лет, но я уже знаю – как выглядят люди, когда они несчастны. И мне не составляет труда понять, что смешная девочка, вынужденная играть роль учтивой и изящной куклы, с которой так хорошо справлялась её сестра, так вот, эта хмурая девочка на самом деле несчастна, как птица в клетке. Если я всеми силами хотел бы покинуть приют, хотел свободы и невероятных возможностей, прячущихся за его стенами, то и она хочет свободы от своей невероятно скованной условностями и состоянием жизни.

В то время как мои соседи начали опробовать то, что мог дать мир для развлечения и отдыха, начиная с сигарет, выпивки и заканчивая забористым косячком и горячими девчонками, не по возрасту активными с парнями, я уже знал каковы мои цели в жизни. Я не страдал фанатизмом, но искал всё, что может дать мне выход на свободу. Для того, чтобы получить желаемое, нужно хорошо потрудиться, так говорил наш священник, усыновивший меня позже. Я был благодарен ему за то, что он помог мне вырваться из этого проклятого приюта, ада на земле, как мне казалось. Ведь там царили насилие, насилие и безвыходность – тупик для тех, кто не смог пережить издевательства старших, воспитателей и сломался.

Я трудился, зная, что пот и страдания сейчас – это вклад в будущее. Я солгал бы, если бы сказал, что каждую минуту вспоминал девочку, встреченную мной несколько лет назад. Не вспоминал, но всегда помнил, как одно из светлых воспоминаний за эти годы. Тогда оказалось бы сложно объяснить – чем она так запала мне в душу. Но я был еще слишком мал, чтобы задаваться этим вопросом. Просто так легче было не вспоминать о боли и унижениях, щедро отсыпающихся на долю каждого из нас.

Я хорошо помню тот ноябрьский день. Мне нужно было подготовиться доклад по истории, и я воспользовался компьютером в библиотеке святого отца. Как обычно бывает в таких случаях, я начал искать материал, а уже позже просто щелкал мышью и листал всевозможные страницы. Её лицо невозможно было не узнать, несмотря даже на то, что прошло столько времени, и это была уже молодая девушка, а не неуклюжий подросток. Фотография на странице местных новостей графства сообщала о каком–то мероприятии, в котором приняли участие студенты колледжа. Я сидел и смотрел на ее лицо, совершенно кардинально отличающееся от всех тех, кто окружал ее на снимке. Она была по–прежнему похожа на перелетную птицу, случайно залетевшую на птичий двор зоопарка, и теперь ей не дают выбраться на волю. Да вдобавок тыкают пальцами зеваки.

И я снова видел на дне её глаз тоску, и от этого мне становилось больно где-то глубоко в груди.

Она приехала со своим женихом на встречу со старшими партнерами фирмы, в которой я стажировался после окончания университета. Было сложно не замечать того почти пренебрежения, с которым относился к ней этот мужчина, красивый и при этом – холодный и скользкий, как змея. Он замечал ее не больше, чем стул, стоящий возле окна. А она слушала разговор, который вели старшие партнеры и ее жених, и улыбалась – так, как должна улыбаться воспитанная женщина, даже если ей скучно или неприятно. Я смотрел прямо на неё, на убранные в аккуратный хвост волосы, на напряженную линию спины. И мне хотелось, чтобы она сняла заколку, позволив волнистым, непослушными волосам лежать так, как им вздумается. Хотелось провести рукой по слишком прямой спине, заставляя эту ненастоящую линию исчезнуть, уступив место мягким изгибам. Господи, я просто не мог понять, как можно не обращать на нее внимания так, как это делал её напыщенный жених. Я просто взял бы её за руку, увел бы прочь. А затем, держа обеими ладонями её лицо, сказал бы, что этот мир принадлежит только ей. И никто, никто не вправе держать её в этих проклятых рамках.

Той ночью я лежал без сна, просто глядя вверх, в темный потолок. Как–то незаметно вышло, что я уже не смог бы сказать – был ли хотя бы один день, когда я не думал о ней. Нет, таких дней не было. И я тогда часто думал, что если бы мне предложили в виде чуда свою собственную семью, я бы выбрал только её, эту девушку из параллельного мира. Чтобы у меня была возможность делить с ней её заботы и защищать о всего, что может сделать её уязвимой. Когда я только поступил в университет, то смотрел на своих одногруппников и порой с содроганием думал – не дай, боже, что с ней может кто–то вести себя так же фривольно и нагло, как вели себя молодые люди со своими знакомыми девушками. Одна эта мысль вызывала невообразимое отвращение.

И в тот вечер мне подумалось – а был ли вообще смысл в этом моём многолетнем союзе с призраком? Я жил двумя жизнями – в одной проживая дни обычного человека, а в другом – старательно храня образ близкой незнакомки.

Я никогда не был скромным и невинным созданием, я был человеком, мужчиной из плоти и крови. И до этого дня, и после него я встречался с женщинами; видел, как мне улыбаются некоторые мужчины. Я жил полной жизнью, подразумевая под её полнотой хорошее вино, красивых девушек, отдых в разнообразных местах мира и успех, гарантирующий мне хорошую карьеру.

Я смог вырваться на свободу.

Но тогда, глядя на неё в светло–бежевом платье с кружевным воротником, прикрывающим грудь и шею, я понял, что никогда не был на самом деле свободен. И, может, если бы я взял и подошел к ней, представившись и заведя самый пустяковый разговор, всё было бы иначе. Но, скорее всего, она была с тем, кто подходил ей, её семье и однозначно был той кандидатурой, которую её общество принимало без всяких возражений.

Да, на утро я сказал себе, что всё закончено.

Говорят, что если чего–то очень сильно хочешь, то получаешь это в тот момент, когда ждешь меньше всего. Наверно, так должно было случиться, так было спланировано с самого начала, и я просто следовал голосу своей судьбы, когда решил, что хочу пройтись теми же дорогами, что и она, увидеть место, где она живет.

Но всё же я не стал кривить душой, когда стал работать в местном департаменте строительства, после того, как узнал, что она переехала в этот же город. Я знал, что теперь у меня есть то, чего не было раньше, у меня было положение и свобода. И я мог пользоваться ими. Например, для того, чтобы помочь ей, если наступит такой день, когда она будет нуждаться в помощи друга. Или чтобы узнавать то, что сочту нужным для того, чтобы наблюдать издалека.