Но не подумайте, что только быки угрожали тореро!

В папской булле, датированной 20 ноября 1567 года, папа пригрозил отлучением от святой церкви «всем принцам, которые потерпели бы исполнение омерзительной фиесты в своих поместьях» и запретил христианское погребение всех тех, «кто смерть свою на арене нашел».

История убеждает в том, что папу в то время не принимали всерьез. Принципы его буллу презрели, страсть к фиесте в Мадриде продолжала процветать, а в 1743 году для удовлетворения ее даже было открыто постоянное пристанище. «Вот где парят благородные нравы средневековья, — приветствовал открытие Пласа де Торос автор хроники, — когда враждующие между собой князья и даже короли вступали на арену, чтобы с помощью выделенных быков споры решить, которые иначе пришлось бы решать их войскам. Только ныне выродилась коррида в отвратительную резню мясников!..»

В дальнейшем коррида процветала поистине бравурно и широко. Записи говорят о том, что тореро, принадлежавшие к прославленной севильской школе, демонстрировали смелые прыжки через голову быка, приемы, которые нынешнему зрителю даже и не снятся. И, несмотря на это, в 1839 году в Испании тореро Педро Ромеро умер в почтенном возрасте восьмидесяти пяти лет. За тридцать чет своей славной карьеры он заколол пять тысяч шестьсот быков по большей части в эффектной, по очень опасной лобовой встрече.

Ромеро, вероятно, был редким исключением. А сколько тореро сегодня доживает до этих лет, сколько их вообще покидает арену с целыми костями? Независимо от того, прошел ли он только что крещение как новичок или уже вознесся на вершину своей славы, его постоянно преследует двоякий страх: перед быком и перед… зрителем.

Для описания характера мексиканца можно собрать самые различные прилагательные. Он умеет быть веселым, откровенным, беззаботным, легкомысленным, меланхоличным. Вдруг на него что-то находит, и он становится темпераментным, возбужденным, вспыльчивым, горячим. Этим «что-то», как правило, бывает флюид, поднимающийся каждое воскресенье над гигантской бетонной чашей в квартале Ночебуэна, куда собираются разжигать свои страсти пятьдесят тысяч зрителей.

Самые страстные из них размещаются сразу же за контрбарьером, полутораметровой деревянной загородкой, которая вместе с барьером образует узкий коридор, окружающий всю арену. В коридоре находятся помощники тореро, фотокорреспонденты, кинооператоры, врачи и медсестры. Иногда там оказывается разъяренный бык, в ярости перепрыгнувший загородку, и заставляет пуститься наутек все, что только имеет ноги. Поэтому наиболее страстные болельщики готовы заплатить за самые дорогие билеты, лишь бы из первых двенадцати рядов — тендндос — иметь возможность наблюдать столь волнующее зрелище вблизи и без бинокля определять степень нервозности тореро, выходящего на арену. С наслаждением смакуют они рассеянный жест, которым он при смене мулеты принимает or помощника стакан с водой, чтобы быстро ополоснуть пересохший рот и, искоса взглянув на быка, определить, сколько сил еще осталось у его четвероногого соперника. Несколько часов простояли они в очереди за билетами только ради того, чтобы теперь иметь возможность вскакивать со своих мест, чтобы поймать одну из шляп, которую триумфально шествующий тореро возвращает публике. А также и ради того, чтобы не промахнуться, если тореро продемонстрирует свою неспособность или даже страх перед животным. Тогда в руках их быстро оказываются гнилые апельсины и яйца, которые они принесли с собой, в глазах сверкает гнев, уста извергают пулеметные очереди самых отборных ругательств. На арену летят зажженные шары скомканных газет, раздаются крики: «Позор, трус, убирайся отсюда, скройся под землю, если ты испугался ручной коровы, cobarde, cobarde!..»

А тореро стоит, опустив плечи, не поднимая глаз от носков своих запыленных туфель. Глаза его, еще минуту назад смотревшие четвероногой смерти прямо в лицо, теперь полны отчаяния и иного страха, более худшего — страха перед зрителем. Все дело в том, что именно он, зритель, решает, что после всего случившегося сообщат по телефону в свои газеты репортеры, что спустя час разнесут мексиканские радиостанции по всему миру: «Ты вполне созрел для того, чтобы бросить арену и больше не показываться нам на глаза, убирайся, трус!»

Вместе с кинооператором мексиканского еженедельного выпуска хроники мы стояли у кинокамер на Пласа де Торос, в том самом коридоре между барьером и контрбарьером и не знали, куда нам девать глаза. В десяти метрах от нас под дождем оскорбительных плевков, ругательств, гнилых апельсинов погибал тореро, за нашими спинами бушевали разъяренные зрители.

— А знаете ли вы, что в Мехико существует Лига антитаурина ( Liga antitaurina), Общество охраны быков? — вдруг сказал кинооператор, вероятно для того, чтобы увести наши мысли от этого жалкого зрелища. — Я знал одного из членов этого общества, заклятого врага боя быков. Его можно было встретить на каждом состязании. И знаете, оказывается, зачем он сюда ходил? Чтобы полюбоваться на человеческую кровь. Когда ему удавалось ее увидеть, он поднимался и уходил довольный. Он радовался тому, что бык, его подопечный, все же отомстил за себя!

Смотрите-ка, Мехико держит мировой рекорд! На высоте двух тысяч двухсот метров над уровнем моря во всем мире нет другого такого большого города, хвастают туристские проспекты.

Так оно и есть на самом деле. Весьма живописно выглядит и чаша Долины Мехико, Valle de Mexico. Выбраться за ее край в окружающий мир по шоссе в любом направлении значит пересечь границу трех тысяч метров. То же самое ждет вас, если вы решитесь спуститься вниз к Тихому океану и перед возвращением в Европу хотя бы символически проститься с дальними краями.

А поскольку и гора цветных проспектов, и рекламный фильм фирмы «Пемекс», и друзья из посольства, и сеньор Таке упирали на то, что не поехать в Акапулько, безусловно, грех, на одолженном «форде» мы отправились с друзьями на юг.

Окрестности столицы всюду одинаковы. Пригородные трущобы, деревянные, из старого железа, кусты рицины с лохматыми листьями, повсюду агавы, магеи и снова магей, а среди них, словно покрытые инеем, лепешки опунции с краями, усаженными вкуснейшими в мире фруктами. Поэтому-то эти колючие бочоночки, tunas, поспешно собирают мальчишки, ловкими пальцами укладывают их в фанерные ящички. Нужно собрать таких бочоночков триста тридцать штук и отвезти в город, чтобы на рынке за них получить десять песо.

В тридцати четырех километрах от столицы машина взбирается на самое высокое место на всем пути. Оно называется Ла Сима, Вершина, и по карте находится на высоте 3008 метров над уровнем моря. Тут дует довольно холодный ветер, и здесь, в субтропиках, вполне пригодился бы даже шерстяной свитер! Спустя четверть часа езды слева у дороги появились четырнадцать трубчатых крестов.

— Понимаете… как бы это вам сказать, у нас в Мексике нет смертной казни, вместо нее применяется ley fuga.

— Как и в соседней Гватемале.

— Да. Убит при попытке к бегству. Чуть дальше, вон там, граница федерального округа. Как-то сюда вывезли повстанцев и сказали, что они свободны и могут идти. Их расстреляли в спину из пулемета. И теперь здесь стоят вот эти кресты…

За Вершиной шоссе на протяжении каких-нибудь двадцати километров соскальзывает в долину. Стройные сосны отступают перед тропиками — плантациями сахарного тростника и рисовыми полями. По склонам поднимаются палисандровые жакаранды, они сейчас как раз цветут великолепным синим цветом, а вот калабасовое дерево, которое в последний раз мы видели в Гондурасе! Темно-зеленые глянцевые плоды величиною с детскую голову растут на ветвях развесистой кроны, их можно встретить даже на покрытом лишаями стволе дерева. А вокруг снова Мексика, знакомая уже нам по дороге через Оахаку: кактусы всех сортов и размеров. Из кактусов здесь делают заборы, на кактусах сушат белье, вот только не успели еще применить их как телеграфные столбы!