Пожалуй, за исключением коротких мужских брюк черного цвета основу всей остальной одежды, мужской ли, женской ли, составляет обычный прямоугольный кусок материи, который прорезается посредине вдоль и подрубается, чтобы не обтрепался. В дыру просовывается голова, с боков материя стягивается несколькими стежками — и уипиль, женская кофта, готова. Впрочем, все ткани продаются в таком виде, что после приобретения нет необходимости нести их к портнихе или к портному. Достаточно нескольких стежков иглой, и покупатель одет тут же на месте. Нужно только выбрать соответствующий размер. Хотя солнца не было и в помине, продавщицы разложили все ткани изнанкой наверх, чтобы не пачкались, чтобы не выгорали на солнце, а вдруг что-нибудь…

— Это привычка, сеньор, — стыдливо, словно извиняясь, сказала продавщица. — Мы их так носим и при черной работе, чтобы они дольше сохранили хороший вид.

Позже, уже в Мексике, мы узнали, что слово «уипиль» ацтекского происхождения и означает «мое одеяло».

Юбки, преимущественно крикливого красного цвета, окаймленные орнаментами других расцветок, называют здесь корте или рефахо. Неизбежная составная часть юбки — фа. ха. полоса ткани, которую обертывают вокруг бедер, чтобы юбка не сваливалась. На каркасе ларька их было развешано видимо-невидимо, шерстяных, шелковых, хлопчатобумажных, одна ярче другой. Тут же рядом были разложены платки, знаменитые гватемальские тзуты, которые служат дополнением к одежде любой, самой простой индианки, вероятно из-за их универсальности. В дороге тзут расстилается на земле, как скатерть, и на нем раскладывается еда. В нем же носят женщины все необходимое, превращая, таким образом, тзут в сумочку и корзинку для покупок одновременно; входя в храм, они набрасывают его себе на голову, в него они заворачивают ладан и принадлежности для жертвоприношений, в пути прикрывают им ношу, но чаше всего носят в нем маленьких детей, завернув так, что только голова да ножки их торчат по сторонам.

Мужчины в окрестностях Чичи носят тканные вручную льняные или хлопчатобумажные рубахи, а поверх них черные куртки, которые называются «котонес». Рубахи вышиты различными стилизованными орнаментами из животных или цветов. Часто к рубахам пришиваются стеклянные пуговицы. Ворот бывает очень тесный, украшенный пестрой тесьмой.

Гватемальские индейцы страшно любят путешествовать и обычно берут с собой в дорогу массу всякой всячины — от запаса продуктов до свидетельства о прохождении годичной воинской службы. Все это сложено в матате — мешке, сотканном из конопли, шерсти или сизаля. Носят его через плечо. Для переноски фруктов или овощей служат мешки большего размера — редес.

На противоположном конце площади прямо на земле были разложены желтые плетеные циновки — петате, изготавливаемые из особого сорта камыша. Нам сказали, что плетение петате дело не простое. Камыш сеют, как хлеб, и делают это в то время, когда серп месяца очень тонкий. Убирают же урожай в полнолуние, иначе стебли будут недостаточно гибкие и при плетении станут ломаться.

А еще тут было невероятное количество корзинок всех размеров и форм, плоских, с твердыми краями, как наши плетеные хлебницы, и мягко округлых, с искусно сплетенной ручкой.

— Эти не покупайте, если не хотите, чтобы над вами смеялись, — стал зубоскалить торговец, едва мы взяли одну из таких корзин в руки. — Es una hembra, это самка…

Вероятно, в тот момент у нас был вид людей, которые, не поняв анекдота, смеются вместе со всеми, чтобы не выглядеть глупыми.

— Самец, канасто, — вот эго, без ручки! — выручал нас от растерянности продавец. — Покупайте без ручки, ведь вы говорите не на американо.

Таким образом мы узнали, что в Гватемале корзинки двоякого рода. Канасто мужского рода, без ручек, для порядочных людей, для индейцев. И еще канаста женского рода, напоказ, для туристов, которые говорят на американо.

По обеим сторонам прямоугольной площади в Чичи стоит по церкви. Меньшая именуется Эль-Кальварио. Храм напротив бросается в глаза безукоризненно чисто выбеленным фасадом в стиле барокко.

 

В этот час перед ним было необычайно оживленно. Еще издали до нас донеслись грохот барабанов и визгливый писк свирелей. Мы стали пробираться среди ларьков, принадлежащих мастерам серебряных дел, на прилавках которых были кучками разложены браслеты, брошки, брелоки и старые монеты тонкой чеканки. Рядом с ними расставили свои лотки торговцы свечами, окруженные со всех сторон усердно торгующими индейцами.

Пространство перед храмом напоминало часть амфитеатра, из которого только что выгребли тысячелетний нанос земли. От тщательно побеленного фасада полукругом сбегала вниз лестница из невероятно разбитых камней; на нижнем конце ее находился каменный стол с поверхностью, по которой, как могло показаться, долго били моютами; от него к небу поднимались синеватые струйки дыма. Вокруг стола стояли мужчины с мрачными, неприветливыми лицами, в странных одеяниях. На головах у них пурпурно-красные тюрбаны с длинными кистями, болтавшимися за спиной. Поверх рубах надеты черные куртки с длинными рукавами, красные пояса — фахас, короткие, выше колен, штаны с прорехами по бокам. Вблизи казалось, будто они укутали друг друга в детские пеленки, хорошенько стянули ими ноги, а потом ножницами прорезали с обоих боков отдушины.

«Гамельнские крысоловы>у — вдруг приходит в голову сравнение; еще сунуть бы им в руку волшебную флейту, и из всех щелей потянутся за ними крысы. Словно почувствовав столь нелестное подозрение, один из них обернулся в нашу сторону, развел руками, скорчил злобную гримасу, из белого мешка, висевшего за спиной, вытащил лепешку вроде тех, что мы видели только что на базаре, и стремительным движением положил ее прямо в центр чадящего пламени.

Около десяти часов, по солнца нет и в помин:-. Над городом все еще клубились клочья тумана, все цвета казались какими-то блеклыми, на всем пространстве перед храмом лежал синеватый оттенок. Он настраивал на удивительные пастельные краски все окружающее, лишая его ярмарочной крикливости, которая при этом фантастическом зрелище в яркий солнечный! день только раздражала бы. Даже голые узловатые икры мужчин, стоящих на лестнице, стали синими, под цвет дыма.

В зрелище, которое представилось нашим глазам, было что-то от фанатизма, с каким совершали свои религиозные обряды южноафриканские кафры в ночь, проведенную нами в их индлу перед обрядом обрезания. Было в нем нечто от экстаза и безучастности к окружающему, с какими совершают бразильские негры свою таинственную макумбу. В памяти мелькнула переполненная народом площадь в Кочабамбе и на ней потные «дьяволы» с золотыми рогами, извивающиеся в языческих масках перед католическим храмом. IT тут же вспомнились отсутствующие остекленевшие зеленые глаза колдуна Муингуша, изгонявшего в глубине эквадорских лесных зарослей злого духа из Канирсы, охотника за черепами.

На этот раз здесь были какие-то мрачные разгневанные крысоловы, они фехтовали руками перед собственным носом, словно борясь с донкихотовыми великанами, выдавливали из себя какой-то невразумительный клекот, падали на колени и сами себе целовали руки. Потом приходили другие, поспешно вытаскивали из белого мешка горсть риса или кукурузы и вместе с коричневатыми лепешечками, пахнущими смолой, бросали все в огонь. Чуть дальше на небольшой площадке на уровне последних ступеней стояли иные люди и, держа в руках привязанные за проволоку круглые жестянки, непрерывно вращали их над головой. От этого вращения в воздухе повисали круги и удивительные волны дыма, он наполнялся таинственным ароматом ладана. И снова поцелуи, коленопреклонение и бормотание, и так без конца.

Когда, поднявшись на последнюю ступень лестницы, мы оглянулись, то увидели под собой причудливую картину. Дым, поднимающийся снизу, закрывал всю левую часть вида трепетным покровом; люди, двигавшиеся за ним, походили на призраков. Они появлялись из-за дымовой завесы, все новые и новые, некоторые из них исчезали в ней и затем сливались с кружащейся толпой, перекатывающейся по залитому дождем, грязному базару. И вдруг мы показались самим себе бельмом в глазу этого удивительного мира; ведь ненавидящие взгляды мрачных мужчин относятся к тебе, к твоему до отвращения назойливому фотоаппарату, твоему чуждому им костюму, твоему любопытству. А что, если какая-нибудь из дымящихся жестянок, вращающихся повсюду вокруг, заденет твою голову?