— Две бутылки, это и для питья-то мало. Разве можно знать, как далеко потянет нас мотор после таких даров?

Сумерки застигли нас под крутым склоном. С забарахлившими свечами в горячем моторе остановились на середине склона — не хватило духа. Мы уже едва держимся на ногах, за нами два трудных дня и ночь в лесу, двадцать четыре часа почти без ниши. Словно в забытьи, развешиваем гамаки между деревьями. Две таблетки атебрина и глоток воды на ужин, а в заключение хоровой концерт комаров, яростно нападающих на каждый сантиметр обнаженной кожи.

 Болят кости, никак не заснуть. Ворочаемся с боку на бок в гамаках, в мыслях проносятся волнующие картины прожитого дня, мучают опасения за машину и невеселые предчувствия новых хлопот.

 В глубины сознания, затуманенного усталостью, прорвался издали басовый звук дизель-мотора.

 — Мирек, слышишь?

 — Это мог бы быть гусеничный трактор или… или грузовик, точно гром. Разумеется, грузовик! Откуда здесь взяться трактору!

 Среди камней и кустов вдали блеснули две фары, лес ожил в хороводе света и теней, освещенную ленту дороги изрезало черными силуэтами деревьев. Лучи от фар остановились на хребте «татры», грохот мотора умолк вместе с эхом ночи. В сотне метров от нас трахнула дверца машины.

 — Che, Gordo ( Че, Гордо), — нарушил таинственную тишину игры теней сочный мужской голос, — ты, Толстяк, глянь-ка на этого замечательного зверя!

 Три человека с тяжелой пятитонки обходят «татру», засунув руки в карманы; в глазах у всех изумление. А когда из зарослей у дороги перед ними появились мы, они показались нам людьми, проглотившими косточку от персика: все трое дружно раскрыли рты. Белые перчатки у нас на руках были, видимо, им непривычны; но наши маски из пыли, пота и масла все же вывели экипаж грузовика из оцепенения. Первым опомнился водитель, толстый верзила в холщовых брюках и майке, вернее — в решете из дыр и лохмотьев, оставшихся от майки.

 — Что вы тут делаете в таком виде? И, ради всех святых, как вы сюда попали?

 Вскоре мы знали друг о друге все, что требуется. Водитель с двумя рабочими с утра возил лес на асьенду Санта-Роса; да, нам известно, она здесь, за этим холмом, камнем добросить можно. Такие люди долго не раздумывают, когда дело идет о помощи. Они вытащили добрых шестьдесят метров дюймового троса. Но когда запрягли в «татру» своего порожнего исполина и тронулись вверх по склону, то и их колеса начали прокручиваться на месте, выбрасывая груды земли. Вперед мы не продвинулись ни на вершок. Шофер вылезает из кабины и беспомощно теребит щетину на подбородке.

 — Выкиньте это из головы! Разве здесь можно обоим друг за другом… Постойте-ка! — хлопнул он себя по лбу. — Я отъеду от вас на самый холм. Вы подайтесь немножко назад и потом рваните как только можно. Главное, чтобы вы попали вон туда, наверх, под вершину. Если после этого я дотянусь до вас тросом с равнины за холмом, то дело будет сделано.

 Спустя час холодный душ уже смывал с нас потоки грязи. Гостеприимная дуэнья, хозяйка дома и владелица захолустной асьенды, без обиняков предложила нам приют.

 — А я помогу вам утром чинить машину, — охотно вызывается поработать ее семнадцатилетний сын. Он ловит каждое наше слово, но нам сейчас не до разговоров. Страшная усталость смежает глаза и вяжет мысли.

 После полуночи засыпаем в гамаках, растянутых на деревянной веранде асьенды; успокаивает сознание того, что вокруг нас все же люди, и даже приветливые люди, что над пашен головой крыша, на теле чистое белье, во рту не пересохло и вода под рукой и что есть надежда на близкий конец приключения, которого мы ждали меньше всего. До границы Никарагуа отсюда пятьдесят километров. Всего пятьдесят километров…

 По деревянному полу барабанят сапоги. Что это? Сон? Галлюцинация? Игра переутомленного воображения? Открой глаза, ты должен открыть их, должен! Кто-то грубо трясет гамаки, еще раз, потом удар в спину. Из черной тьмы прямо в глаза вонзился ослепительный луч карманного фонаря — этот свет вызывает боль, как удар ножом… Но что это? Ствол! Рука с револьвером…

 — Arr'iba! Встать! Пойдемте с нами!

 Волна бешеной ярости подступает к горлу. Хватит! Довольно уж всего этого! Соберись с силами и — ударь в темноту за фонарем, ударь изо всей мочи, прямо промеж глаз!

 Револьвер приблизился.

 — Какого еще черта вам нужно? У нас имеется сопроводительная бумага от вашего начальника из Либерии!

 — Молчать! — ревет из темноты знакомый голос.

 Ну, конечно, ведь это же он, майор.

 Каждый мускул в теле точно порванный, с трудом выбираемся из гамаков. Но майор еще не кончил.

 — Заводите машину, поедете впереди нас. В Либерию!

 В эту минуту в нас вдруг вселяется ничем невозмутимое спокойствие. Мы пойдем, куда он потребует, найдем выход из этой истории, как только отоспимся. Нам необходимо спать, спать, на все остальное время есть. Пусть этот тупица с револьвером ведет нас куда хочет, но машины нашей он не тронет! Днем мы еле-еле выручили ее. Сцепление забито песком, мотор не охлаждается. Если теперь «татра» пойдет в Либерию, нашему путешествию конец. Нет, машины они не получат! Не получат!

 Собственный голос неожиданно звучит, как из-за стены, непостижимо тихий, спокойный, как еще никогда в жизни:

 — Опустите свет, майор, мы обуемся. И не пугайте нас вашей «хлопушкой», это ни к чему. Вы отвезете нас на своем «джипе».

 — Дайте ключи от машины! — разумеется, орет он.

 — Вы уничтожите мотор. Его нужно основательно вычистить.

 — Я говорю, отдайте ключи! Мой механик кое в чем разбирается. Если вы боитесь, машину поведет он. Она пойдет с нами в Либерию.

 Имеет ли еще смысл отвечать?

 — К черту, ключи сюда!

 И, конечно, револьвер нам под нос.

 — Послушайте, майор, оставьте вы в покое свой револьвер, уберите его. Мы пойдем с вами, в противном случае вы потащили бы нас силой, людей у вас достаточно; вместо закона троих на одного вам хватит…

 — Черт возьми, дадите вы…

 — Погодите, спорить не о чем. Наша машина останется здесь, даже если бы вы пожелали застрелить нас, — но этого вы не сделаете. У машины вы поставите охрану и поручитесь за ее сохранность, пока мы не вернемся сюда. Раз вам не хватило одного обыска, проведите второй, когда привезете нас обратно. А теперь поехали.

 Второй раз за двенадцать часов майор кажется нам школьником, забывшим заданный стишок.

 — Вuеnо… Ладно, садитесь. Кордеро! Васкес! Останетесь здесь до особого распоряжения, будете мне отвечать за автомобиль. Остальные — в машину!

«Джип», обвешанный людьми и оружием, раздвигает ночь лучами своих фар, прожигая во мраке тоннель до Либерии. Лес молчит, молчат и шестеро в машине, лишь мотор безумно грохочет в тишине, пробуждая девственный лес от сна. Мы с благодарностью ощущаем на разгоряченных лицах успокоительное дыхание предрассветного ветерка; тысячи безответных «почему» вновь до предела напрягают нервы, вызывая у нас дрожь. Рубашки, влажные от утренней росы, приклеиваются к телу.

 Рассвет вкрадывается под ветви деревьев, покрывает бледностью лица, отнимая у них краску. Призрачным светом он открывает улицы, ведет нас шпалерами спящих домов. Либерия в эти минуты живет лишь черными крыльями траурных флагов и боем часов на башне.

 За «джипом» захлопнулись ворота казарм. Это сейчас и ворота главной тюрьмы в провинции Гуанакасте.

— Майор, — пробиваем мы стену молчания, — мы хотел и бы спросить вас…

— Завтра!

— Нет. Сейчас! И не как арестованные иностранцы, а как журналисты и гости вашей страны. Эту бумагу подписали вы, не правда ли? Так почему же вы опять схватили нас?

Вместо ответа майор достал из кармана измятую служебную телеграмму, отправленную министерством общественной безопасности, с приказанием: «Немедленно арестовать обоих чехословаков с «джипом».

— Мы же путешествуем не на такой машине!

— Я имею другие секретные приказы, получил по радио. И рекомендую вам не совать нос в это дело. Не пытайтесь выведать остальное ни у меня, ни у команды. Охрана!