ИМЯ
Как только станем взрослыми,
Займем какой-то пост,
Начнут долбить вопросами:
— Где жил?
— Как жил?
— Как рос?
И кто бы ни расспрашивал,
Я честно отвечал:
— Жил бедно.
Все донашивал
Со старшего плеча.
Рос быстро.
Скажем, валенки.
Войдешь в их пустоту
И сразу видишь — маленький.
А делать что?
Расту!
По слову
Жизнь мне давшего
В торжественной ночи,
Вот так от брата старшего,
Меня не увидавшего,
Я имя получил.
А имя то хорошее,
Браток звался Василь,
Немного было ношено.
Отец сказал:
— Носи.
На мне одежда латана
Сгорала, как в огне,
И только имя братово
По-прежнему при мне.
Его точили недуги,
Не делая старей,
Его трепали недруги,
А имя все добрей.
"Вспоминается детство…"
Вспоминается детство
И мать моя, жница,
Пятистенной избы
Вековой полумрак,
А в переднем углу
Вся в иконах божница,
На которой я прятал
Свой медный пятак.
У меня был расчет,
Да к тому же и тонкий,
Что не каждый решится
К богам на визит.
Ну, а ежели что,
Любопытной сестренке
Николай Чудотворец
Перстом погрозит.
Ото сна и ко сну
Перед Девой Пречистой
Бестолково взлетала
Моя пятерня.
А уж старшие были
Давно коммунисты,
Между ними и мамой
Шел спор за меня.
Я душою —
То к ним,
То к обиженной маме,
А у мамы дела
Да привычка страдать.
И однажды в грозу
Перед всеми громами,
Есть ли бог или нет,
Я решил испытать.
Помню,
Воздух от молний
Взрывался, как порох,
Наплывала тяжелая,
Душная гарь.
Я решил.
Я взбежал на Астахов пригорок.
Я, бледнея, сказал:
— Если есть ты — ударь!
И ударило.
Молния трижды сверкала.
Трижды неба разлом
Надо мною зиял.
Трижды детское сердце мое
Замирало.
А потом — ничего,
Отошло.
Устоял.
Был тот день для меня
Днем второго рожденья,
Днем начала открытий,
Исканий моих.
Если я убежден,
Нерушимы мои убежденья,
Потому что
Я жизнь свою ставил за них.
ДРЕВО ЖИЗНИ
Сосна тянулась вверх.
У ней
С годами крепли ствол и ветви,
И протекало меж ветвей
Неторопливое столетье.
Потом начался век второй,
И поднялась она высоко,
Под грубою ее корой
Прошли и загустели соки.
По жильному прошли стволу,
Чтобы в надрезах заструиться
Живой смолой,
И ту смолу
Назвали старики живицей.
Божественная кровь сосны,
Добытая в древесной ранке,
В дни самых страшных дней войны
Сжигала вражеские танки.
А у нее медовый вид,
На ней и звезд и солнца трепет,
Приложишь к ране — заживит,
Приправишь краску — краски скрепит.
А сердце? Вечно ли оно?
Но капля сдобренной живицы,
Как многолетнее вино,
Заставит сердце чаще биться.
"Не знаю, как вы…"
Не знаю, как вы,
Но случалось со мной,
Что вспоминаю ее и краснею.
Давно это было.
За партой одной
Три года сидели мы с нею.
Был мягок,
Был тонок волос ее лен,
Простую лишь знавший укладку.
Скажу откровенно,
Что был я влюблен
До крайности в каждую прядку.
Но ей
Ничего я тогда не сказал
И, чтоб не казаться беднягой,
Уехал в деревню и землю пахал
Простою двуконною тягой.
Пьянила земля,
И тепла и черна,
Смутила хмельное сознанье,
И в город, где стала учиться она,
Мое полетело признанье.
С надеждою
Ждал я от милой ответ,
Предавшись фантазии яркой.
Однажды мне подали синий конверт
С огромной красивою маркой.
Читать побежал
В молодой березняк,
Где часто бродил одинокий.
Не очень-то нежный,
Я сердцем размяк,
Увидев приветные строки.
Пока о стороннем беседа велась,
Был почерк ее одинаков;
Пошло про любовь — и увидел я вязь
Неясных готических знаков.
Что делать?
Вдруг свет в мою душу проник.
От счастья лицо разулыбив,
Любовное слово я чудом постиг,
Прочел по-немецки:
"Их либе…"
И помню, тогда же
В любовной тоске
Решил я, о школе мечтая,
Что эту строку
На чужом языке
Когда-нибудь всю прочитаю.
Два года
Сквозь дебри глаголов чужих
Спешил я к строке сбереженной.
Письмо развернул я.
"Их либе дих нихт!" —
Прочел, огорченьем сраженный.
О, знать бы тогда,
В том зеленом леске,
Чтоб совесть не знала уколов,
Что все отрицанья
В чужом языке
Ставятся после глаголов.
За многие годы
Изжил я вполне
Остатки наивности детской.
Но все же краснею,
А главное — мне
С тех пор не дается немецкий…