РАБСКАЯ КРОВЬ
Вместе с той,
Что в борьбе проливалась,
Пробивалась из мрака веков,
Нам, свободным,
В наследство досталась
Заржавелая рабская кровь.
Вместе с кровью
Мятежных,
Горячих,
Совершавших большие дела,
Мутноватая жижица стряпчих,
Стремянных
В нашу жизнь затекла.
Не ходил на проверку к врачу я,
Здесь проверка врача не нужна.
Подчиненного робость почуяв,
Я сказал себе:
Это она!
Рос я крепким,
Под ветром не гнулся,
Не хмелел от чужого вина,
Но пришлось —
Подлецу улыбнулся
И почувствовал:
Это она!
Кровь раба,
Презиравшая верность,
Рядом с той,
Что горит на бегу, —
Как предатель,
Пробравшийся в крепость,
Открывает ворота врагу,
Как лазутчик,
Что силе бойцовой
Прививает трусливую дрожь.
Не убьешь ее пулей свинцовой
И за горло ее не возьмешь.
Но борюсь я,
Не днями — годами
Напряженная длится борьба.
Год за годом,
Воюя с врагами,
Я в себе
Добиваю раба.
РОВЕСНИЦА
Она стара,
Не дружит с лестницей
И всходит на нее, ворча,
Односельчанка и ровесница
Володи,
То есть Ильича.
А встретится с юноголосыми, —
И начинает вспоминаться,
Что бегала в ту пору с косами,
Что было ей тогда семнадцать.
Ребята зашумят:
Мол, вспомните
И расскажите, как все было.
И вспомнит, что стирала в омуте
Белье
И мыло обронила.
А день-то выдался ненастный,
И он глядел на речку с камня.
— Что, мыло?! —
И воскликнул радостно:
— Предлог прекрасный для купанья!
У лодок,
Спавших кверху доньями,
Разделся он,
Над головою
Похлопал этак вот ладонями,
Нырнул —
И скрылся под водою.
Всплыл шумно,
Мыло бросил к тазику
И пошутил он, улыбаясь:
— Представьте, отнял у карасиков
Они от ила отмывались!
Замолкла.
В памяти полощется
Белье,
В глазах вода текучая…
Ребята снова к ней,
Им хочется
Услышать про другие случаи.
Сказала тоном неуверенным:
— Когда бы я, ребята, знала,
Что будет он, Володя,
Лениным,
Тогда б я все запоминала.
"НЕИЗВЕСТНАЯ"
Если белые вихри навстречу летят,
Проезжая село, не погреться рисково…
В Кулундинской степи,
В третьей чайной подряд,
"Неизвестную" мы повстречали. Крамского.
И пока чистим ржавую воблу,
Пока
Делим горькую водку
По стопке на брата,
"Неизвестная" смотрит на всех свысока,
Приподняв свои длинные брови крылато.
Под бровями
Тенистых ресниц густота,
Под ресницами грусть
И чуть-чуть удивленье,
В добрых линиях губ —
Чистота, красота,
О которых тоскует мое поколенье.
Отогрелась душа, и оттаяла боль,
Незажившая рана, как прежде, заныла.
Гроздь увидев
Косы ее темной, как смоль,
Вспомнил ту,
Что своей красоте изменила.
Мне обидно до слез, что ее улестил
Тот, кто нашей мечты
И на шаг не приблизит.
А вот эта,
Которой я все бы простил,
Не обидит других и себя не унизит.
А вот эта, дающая крылья мечте,
В кулундинскую глушь
Не могла не явиться,
Чтобы мы,
Пробиваясь к большой красоте,
На суровом пути не могли заблудиться.
Нас не случай в холодные степи занес,
Мы давно человеческой радостью бредим.
Мы выходим за дверь.
Пусть крепчает мороз
И бушует пурга на дорогах,
Доедем!
"Нелегко рожденному в Сибири…"
Нелегко
Рожденному в Сибири
Нежным быть в метельном мятеже
И слова тяжелые, как гири,
День за днем вынашивать в душе.
Слово — это тяжесть,
Слово — это
До поры неустранимый гнет.
Иль оно пригнет к земле поэта,
Иль поэт
Им недруга убьет.
БАЙКАЛ
Ложась вздремнуть, у темных скал,
Не хороня своих секретов,
Мне выражал старик Байкал
Свою обиду на поэтов.
— Они поют меня всегда,
Когда кипит моя вода,
Когда порыв мой дик и бешен,
Но почему-то не тогда,
Когда я тих и безмятежен,
Когда, закончив с ветром спор,
Я вытянусь, решив погреться,
И девушка с высоких гор
В меня приходит поглядеться.
Прозрачный, как одна слеза,
Я неподвижным быть умею.
Ее монгольские глаза
Я сделать уже не посмею.
На мне приметен каждый блик
И каждый луч,
По мне скользящий…
Быть может,
Этим я велик,
Быть может,
В этом настоящий.
Не расшатать мне вечных скал,
Да, и признаться, труд напрасен. —
Так говорил старик Байкал.
И был с Байкалом
Я согласен.