— Ускорить движение! Соблюдать дистанцию!
Зазвонил телефон. Дежурный по управлению:
— Срочно на службу! Проспишь историю!
В тот день я ехал на службу в радостном настроении. В метро (пожалуй, впервые за несколько последних лет) не однажды ловил на своих погонах уважительные взгляды простых людей. Я понимал эти взгляды и гордился тем, что военный. Мне казалось, что сейчас весь народ смотрит на нас, военных, вот такими же тазами — полными надежд и уважения Но то было глубокое заблуждение.
В коридорах и кабинетах МО и Генштаба было шумно и суетливо. На лицах многих людей светилась радость, словно наступил какой-то праздник. Некоторые офицеры и генералы не скрывали своих чувств и обнимались. Другие хмурили брови и предупреждали, что это может «плохо кончиться». А за окном ревели танки.
Министр обороны СССР маршал Язов спозаранку созвал заседание коллегии МО и познакомил ее членов с документами ГКЧП. Такие же документы зачитывались на совещаниях во всех управлениях и отделах МО, ГШ.
Машина завертелась.
Полковник Лукашеня был послан на Старую площадь и привез оттуда копию указа вице-президента СССР Г. Янаева. Указ гласил: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР на основании статьи 127 (прим.7) Конституции СССР вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года. Вице-президент СССР Г.И. Янаев. Москва. 18.8.1991 г.».
Полковники и генералы с большим любопытством рассматривали собственноручную подпись свежеиспеченного президента Союза. Кто-то обратил внимание на то, что перед словом «Вице» стояла маленькая черточка — так в армии обозначают себя начальники, которые исполняют обязанности старшего командира… Многие впервые в своей жизни держали в руках такой документ и никак не могли понять — прикасаются они ли к действительной Истории или к какой-то несерьезной писульке. Потому на всякий случай просили Лукашеню:
— Сними копию для потомков…
Вскоре на этажах Минобороны и Генштаба стали появляться гонцы из Главных штабов видов Вооруженных Сил, которые явно «пронюхивали» ситуацию.
Коллегия МО положительно оценила введение чрезвычайного положения. Язов после этого, как мне показалось, даже посветлел лицом. Он в хорошем расположении духа проследовал в свой кабинет, где уже долгое время раздраженно трещала «кремлевка».
Главкомы и другие высшие генералы МО разъезжались по своим штабам. Тогда еще мало кто знал, что среди них находился человек, в голове которого были совсем иные планы, чем те, за которые дружно проголосовала коллегия.
Генералы разъезжались с Арбата, закладывая в свои папки обращение ГКЧП, на котором стояли собственноручные подписи его членов. Обращение начиналось так:
«Соотечественники! Граждане Советского Союза!
В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе М.С. Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик…»
Слова были высокие и правильные. Никто не протестовал и не возмущался.
Но отношение генералитета к ГКЧП было разным. Вот как, например, отреагировал на обращение ГКЧП бывший в ту пору Главкомом ВВС генерал-полковник авиации Евгений Шапошников:
— С первых секунд этого заявления я почувствовал себя неуютно. Но с кем поделиться?.. Попытался разговаривать и разговаривал с некоторыми членами коллегии. Из этих разговоров мне стало ясно, что в общем-то мне трудно найти союзников.
Оставим на совести Шапошникова искренность его слов. Да и прозвучали они уже после августовских событий. Тут можно домысливать и фантазировать все, что угодно. Во все это можно было поверить лишь в одном случае — если бы Шапошников на том же заседании коллегии встал и заявил о своем неприятии ЧП. Тогда бы все было ясно. Как в том случае, когда Главком открыто высказывался за департизацию армии…
Уже вскоре многих генералов, оказавших поддержку российскому президенту, некоторые газеты демократического толка высокопарно назовут «героями августа». Таких героев обнаруживалось в нашей армии с каждым днем все больше. Среди многих генералов и полковников шел негласный конкурс на лучшее пресмыкательство перед новыми властями.
«Герои демократии» чем-то напоминали мне известных самозванцев, которые твердили, что вместе с Лениным несли бревно на субботнике. Кто-то подсчитал, что если выстроить их в ряд, то бревно достигло бы километра.
«Где же вы были, отважные генералы-демократы, — думал я, — когда ночью 19 августа поступил приказ министра обороны двигать войска на Москву? Все вы безропотно бросились заводить моторы и будить людей. И лишь когда стало ясно, что затея провалилась, что армия втянута в политическую авантюру и что, возможно, придется фотографироваться анфас и в профиль и сдавать отпечатки пальцев, — многие мигом стали рядиться в миролюбивые демократические одежды, громко осуждать ГКЧП и перебегать на сторону побеждающей стороны».
Вечером 19 августа Борис Ельцин подписал обращение к солдатам и офицерам Вооруженных Сил, КГБ и МВД СССР. Вот оно:
«Солдаты и офицеры России!
В эту трагическую для России, всей страны минуту я обращаюсь к вам. Не дайте поймать себя в сети лжи, обещаний и демагогических рассуждений о воинском долге!
Не станьте слепым орудием преступной воли группы авантюристов, поправших Конституцию и законы СССР».
Два года спустя, читая эти строки, я думал о том, что под этим воззванием Ельцина мог бы в октябре 1993 года смело поставить подпись каждый защитник расстрелянного парламента, поменяв в обращении лишь одно слово «СССР» на «России»…
Это ложь, что «умом Россию не понять».
ПОСЫЛЬНЫЙ
19 августа мне довелось много поработать посыльным, разнося бумаги по самым высоким кабинетам.
Одну из бумаг надо было доставить начальнику Главного военно-политического управления СА и ВМФ генерал-полковнику Николаю Ивановичу Шляге.
В кабинете Шляги собралось почти все руководство ГлавПУРа. Читали постановления ГКЧП, приказы и директивы министра обороны. Язов несколько раз в течение каких-то 20 минут звонил начальнику ГВПУ. Шляга не сдержался:
— Когда приперло, сразу о ГлавПУРе вспомнили!
По разговору Шляги с Язовым я понял, что речь шла о необходимости срочно выпустить несколько тысяч листовок для военнослужащих частей, введенных в Москву. Шляга сообщил министру, что уже отдал распоряжение.
Мне стало ясно, что начальник ГлавПУРа не был заранее посвящен в планы ГКЧП. Иначе все листовки были бы отпечатаны и отправлены в части задолго до того, как взревели двигатели боевых машин в Московском и других гарнизонах.
Я никак не мог понять, как это Шляга, возглавляющий управление, работающее на правах военного отдела ЦК КПСС, оказался выведенным из игры? Что стояло за всем этим? Недоверие? Сверхзасекреченность? Перестраховка?
Один из вариантов листовки было поручено писать моему другу, работавшему в то время в группе референтов начальника ГВПУ. Он рассказывал мне вот о чем…
ИСПОВЕДЬ ГЛАВПУРОВЦА
«Помню, Шляга посоветовал:
— Надо написать листовку так, чтобы самому малообразованному солдату стало ясно, что происходит и как надо действовать.
Я возвратился в свой кабинет и попросил юриста дать мне текст Закона о чрезвычайном положении и подключиться к работе над листовкой. Юрист-подполковник в неожиданно резкой форме отказался. Это было что-то беспрецедентное. Я поинтересовался причинами отказа. Он подошел к окну, выходящему на Калининский проспект, отодвинул штору и зло сказал:
— Покажите мне массовые беспорядки, при которых по закону войска могут вводиться в Москву. Их нет. Что же говорить солдату?
Через час порученец начальника ГлавпПУРа сообщил мне, что листовка уже не нужна. Вместо нее решили раздать войскам обращение ГКЧП к народу. Это обращение почему-то не разошлось. Гора пачек так и осталась лежать в приемной бывшего секретаря Всеармейского парткома генерала Михаила Суркова.