Но когда мы станем уходить домой, когда двинутся в Россию наши первые воинские эшелоны, мне подумается и о том, что справедливость восторжествует лишь тогда, когда на земле Германии не останется ни одного иностранного солдата…

НЕМЕЦКИЕ ЭТЮДЫ

Наше долгое военное присутствие в Восточной Германии (вплоть до прихода Горбачева на вершину власти) хотя и вызывало все большее раздражение у антисоветски настроенных немцев, но в Москве считалось вопросом, не подлежащим обсуждению. Чаще всего главный аргумент сводился к тому, что мы — победители и больше не должны допустить, чтобы не немецкой земле возродился милитаризм…

Однако с середины 80-х годов, после ряда высказываний Михаила Сергеевича, в головах многих офицеров Группы стали рождаться смутные ощущения противоестественности нашей дислокации на немецкой земле…

Многие десятилетия Москва в своих военных доктринах наше присутствие в Германии рассматривала как необходимый атрибут политической и военной стратегии в послевоенной Европе, как необходимый противовес военно-политическому альянсу стран, продолжавшему «холодную войну» против СССР и всего социалистического лагеря. Но по мере того как начинала витать над Европой идеология «единого дома», все чаще в души многих советских генералов и офицеров вкрадывалось предчувствие, что из Германии рано или поздно придется уходить…

На смену давно укоренившимся стереотипам, что наши войска с 45-го по праву победителей осели на немецкой земле, породившей фашизм, принесший нам столько горя, все чаще приходило ощущение, что мы явно засиделись там в роли непрошеных гостей… И хотя восточные немцы за многие десятилетия дислокации наших дивизий под окнами их домов в какой-то мере привыкли к такому положению вещей, все же в глубине души и у них, и у нас гнездилось чувство «нежелательного сожительства».

Хотя, мне кажется, те люди, которые пробились к власти при социалистическом режиме в ГДР, хорошо понимали, что в случае ухода русских их ждут трудные времена, и потому такие мысли не вызывали у них восторга. Когда будет уходить в Союз наш первый эшелон из-под Ютеборга, меня шокируют слезы на лицах многих восточных немцев.

Вместе с печальным стуком наших воинских эшелонов, уходящих на Восток, на Запад приходила иная жизнь, над которой уже не нависала тень советских танков и самолетов…

Великое в Истории часто наступает буднично и незаметно.

Мы начинали потихоньку собираться домой, мучаясь ревностью и недоумением оттого, что военным других армий можно было в той, соседней Германии оставаться…

Нас провожали не только со слезами. Были в ГДР и такие немцы, которые давным-давно и с трудом сдерживали чувство лютой ненависти к «оккупантам». Однажды в конце тихой потсдамской улочки Фейербах-штрассе, у самого входа в знаменитый парк Сан-Суси, повстречался мне пожилой немец, который был в заметном подпитии. Он прилично говорил по-русски и признался, что был переводчиком в гестапо. Хмель явно стимулировал его разговорчивость и откровенную злобу. Он так часто повторял слова «русская свинья», что на мне, казалось, вот-вот должна прорасти поросячья щетина.

Призывы «Русские свиньи, уходите домой!» писали не только на заборах наших воинских частей, но и бросали вслед или прямо в лицо…

Были и такие случаи, когда немцы в самых жутких формах вымещали злобу на «оккупантах». Группа диверсантов по подземным коммуникациям глубокой ночью пробралась в наш военный госпиталь Белитц и вырезала там почти шесть десятков больных военнослужащих…

Мне и самому довелось ощутить на себе зловещие сигналы ненависти, которые посылали немцы: свинцовая пуля, застрявшая в раме моего служебного кабинета в Потсдаме, застряла и в памяти… Не могу забыть и то, когда среди ночи возвращался домой с дежурства, а перед самым носом фыркнул полукилограммовый угольный брикет, сбивший с моей головы фуражку…

И все же добра было больше, чем худа.

Очень часто случалось, что между гэдээровцами и нашими людьми завязывалась искренняя дружба. Иногда, правда, по причине дремучего невежества некоторых наших офицеров дружба эта принимала настолько тесный характер, что от этого, случалось, у немцев пропадал дар речи. Командир одного из полков 10-й танковой дивизии в Потсдаме «дружил домами» с окружным бургомистром.

Во время святого для немцев рождественского праздника, когда они собираются лишь в тесном семейном кругу, полковник решил преподнести им сюрприз. Он приехал к ним домой на войсковом автобусе, посадил в него все опешившее многочисленное семейство и вывез по ухабистой дороге на полигон Для демонстрации стрельб штатным снарядом по движущейся Цели.

Не успевшие как следует одеться немцы быстро продрогли и спрятались в автобус, затыкая уши от оглушительных звуков стрельбы. Тогда полковник приказал своему заместителю по тылу доставить для друзей комплекты зимней войсковой одежды, переодел в нее всех — от древней бабушки до юной внучки — и вывел на двадцатиградусный мороз, где солдаты с помощью хромового сапога уже раздували самовар и готовили угли для шашлыка. Полковник несказанно гордился оригинальностью своего сюрприза и щедро угощал ошалевших от страха геноссен водкой из пол-литровых алюминиевых кружек. Танки без остановки салютовали в честь Рождества и укрепления уз советско-немецкой дружбы…

Но можно было легко заметить, что рядом со строго и консервативно воспитанными немцами старшего поколения подрастает молодое племя, не обременяющее себя моральными комплексами. Я не имею в виду юных проституток, ошивавшихся вокруг наших воинских частей и награждавших наших изголодавшихся солдат запущенной формой триппера или сифилиса. Этого добра везде хватает. Я о другом. Меня часто поражали нормы поведения молодых немцев в общественных местах, например в железнодорожных вагонах. Я часто встречал там шумные компании парней и девчат, которые порой не стеснялись заниматься любовью в тамбурах…

Не однажды был я свидетелем пылких романов между советскими офицерами и преимущественно пышногрудыми аккуратными немками, которые часто ни слова не понимали по-русски, но и безмолвно умели так увлекать своими особыми арийскими чарами наших бравых гвардейцев, что иногда доходило до разводов и выпроваживаний в Союз даже командиров передовых полков…

У многих наших гренадеров тоже были свои мужские чары, которые заставляли терять голову с виду неприступных и чинных немок. Межнациональная любовь и на «витрине социализма» втягивала людей в такие шекспировские сюжеты, что дело подчас доходило до самоубийств и дипломатических нот…

Служба в Германии считалась престижной, она давала возможность серьезно поправить материальное положение. Офицеры и их семьи оказывались в среде, где царили достаток и порядок. Не надо было думать о крыше над головой, о том, как прокормить и во что одеть домочадцев. Денежного содержания с лихвой хватало для того, чтобы семья жила безбедно. И тем не менее офицерские жены рвались работать, устроиться куда угодно, лишь бы получать заветные марки. Даже жены полковников иногда не видели ничего зазорного в том, чтобы подрабатывать в качестве уборщиц…

Я все чаще замечал, что стремление работать у наших женщин было столь же неистребимо, как естественное желание иметь ребенка. Темной и туманной немецкой ночью вместе с замполитом артиллерийского полка майором Петром Савчуком я стал свидетелем удивительной картины… Тихо открывались двери подъезда офицерского общежития, и оттуда с лукошком наперевес с партизанской осторожностью ныряла в ночь женская фигура. За ней вторая, третья… пятая… десятая…

Отряд короткими перебежками по глухой темени, через овраги и перелески уходил на заработки в соседний Вердер. Там на гигантских плантациях клубники жены советских старлеев, капитанов и майоров к вечеру ползали среди кустов уже на коленях, давая план… Затем изможденные, но довольные они совершали с нелегким грузом в руках марш-бросок к родному общежитию, где надо было по-пластунски или на карачках незаметно пробраться в дом мимо штаба полка.