Геннадий долго лежал в темноте. Курил. Першит в горле. Бросить, что ли? Если Володя его обгонит — чего он, конечно, не допускает, — у Шлендера будет кондрашка. Смешно скрестились наши пути. Я привязался к нему. И он ко мне. Трудно что-нибудь понять… Рыжий пират, романтик! Никакой он не пират и не романтик… Привычка у меня глупая, всех рядить в тоги. Обыкновенный земский врач. Немного, может быть, фанатик, немного эксцентричен… А так — ну что? Добросовестный доктор и отличный человек. Живет себе помаленьку, живет хорошо, никакого подвига не совершает, курит вонючие папиросы и говорит, что всех надо сечь. Вот и все.

А может, и не так.

Совсем я запутался в людях.

10

«…Совсем я запутался в людях.

Третьего дня заезжал ко мне Бурганов, решил навестить, заодно и контрольную свою привез. Посидел он у меня немного, выпил чаю, а когда ушел, показалось мне, что не Бурганов вовсе сидел на диване, в очках и мешковатом своем пиджаке, а постаревший Русанов, такой, каким он мог бы стать, не приди вовремя спасительное отрезвление; да, черт возьми! — это был я, только на ином изгибе судьбы; я, сохранивший до тридцати лет розовый компот из сказок для детей изрядного возраста. Смешно и больно мне было смотреть на него и слушать его, а вот чего было больше — смеха или боли,— не знаю…»

Так это было или не так — Геннадию сейчас все равно: он пишет и пишет в своей толстой тетради, пытаясь утвердить себя в положении человека, твердо выбравшего дорогу, и потому имеющего право оглядеться на прошлое и осмыслить настоящее.

Только очень трудно идти по дороге, когда кругом еще не рассвело, когда приходится освещать себе путь карманным фонариком, в котором, похоже, сели батарейки…

Бурганов не пришел, а прямо-таки ввалился: ногой отворил дверь — руки у него были заняты пакетами, дышал он тяжело, очки вспотели, шляпа сдвинута на затылок. Шляпа Геннадия доконала, он рассмеялся:

— Что еще за маскарад? С каких это пор ты щеголем заделался?

— Со вчерашнего дня, — отдуваясь, сказал Бурганов. — В отпуске я, значит, шляпу носить положено.

— Какой же горняк до конца сезона идет в отпуск?

— А вот такой… Надо мне. Врачи погнали. Ладно, черт с ними, погуляю немного: много у меня не получится… Держи, принес тебе гонорар авансом.

Он высыпал на стол крупные, должно быть прямо с куста, помидоры.

— За контрольную, — пояснил он. — Ты мне контрольную обещал проверить. Помидоры, между прочим, свои, из теплицы.

— Ох, — сказал Геннадий. — Что-то будет… У тебя — теплица?

— Почему — у меня? Общая. В прошлом году еще с ребятами построили. Половину сами едим, половину — в детский сад, чтобы, значит, частниками не обзывали. Ловко? Я этим делом давно занимаюсь, в школе юннатом был.

Геннадий подозрительно походил вокруг Бурганова.

— Семен, милый человек… Ты по случаю отпуска не принял внутрь? Что-то ты больно шумный, я тебя таким не знаю.

— Да ну, принял… Стоит человеку в хорошее настроение прийти, сразу же поклеп. Я не шумный, Гена, я довольный. Гидравлику мы позавчера сдали. Ты вообще-то в золоте что-нибудь понимаешь?

— А как же? Коронки делают…

— Правильно. Богатая у тебя информация. Тогда слушай анекдот. Одна знатная дама — это еще давно было — долго знакомилась с устройством автомобиля, потом говорит: я все поняла, одно мне только непонятно, куда же все-таки лошадей впрягают. Вот, значит… Полвека с той поры прошло, а дамы остались. Предложили недавно умные люди новую установку для добычи золота, гидроэлеватором называется, или, проще, — гидравликой. Слышал небось, в газетах писали.

— Слышал, — кивнул Геннадий.

— Предложили, значит, гидравлику. До чего она проста, Гена, так это горняку только понятно. Ни тебе скруббера, ни тебе стакера, ничего не вертится, не гремит. Ладно… Стали испытывать. Приезжает один специалист: «А где у вас скрубберная бочка? Непорядок!» Поставили бочку. Приезжает второй специалист, качает головой: «Почему стакера нет? Без стакера не положено». Хочешь не хочешь — поставили стакер. Приезжает третий дядя, спрашивает: «А где же у вас гидравлика? Это же, говорит, у вас опять промприбор получился!»

— Этому ты и радуешься? — рассмеялся Геннадий.

— Дураков нема. Печальный факт имел место на другом участке, мы к себе дамочек не пускали, так что в чистом виде эксперимент шел. Два года, считай, волынка тянулась, и вот наконец бабки подбили. В серию гидравлику запускают. Теперь мне в отпуск идти со спокойной душой можно.

— Поздравляю, — без особого энтузиазма сказал Геннадий. — Только мне не очень понятно: ты-то здесь при чем? — И тут вдруг вспомнилось ему знакомое название, которое он то ли в газете прочитал, то ли по радио слышал. — Погоди-ка… Бургановский самородкоуловитель — это к тебе отношение имеет?

— Имеет некоторое.

— Ну, тогда конечно! Именинник ты сегодня, с тебя причитается.

— Да это хоть сейчас!

— Шучу, Семен. Не время.

— Как знаешь. А то бы заодно и твое приключение отметили. Наслышался я, как ты Герасима с того света выволок.

— Во, завел! — отмахнулся Геннадий. — Шлендер, знаешь, что говорит по этому поводу? Он говорит: сечь надо… Ты со Шлендером, случайно, не знаком?

— Знаком… К сожалению.

— Что так? — насторожился Геннадий.

— Да ведь с врачами-то мы больше не от хорошей жизни знакомимся… Ладно, вот что. Я пойду на кухню чай заваривать, а ты мою контрольную пока посмотри.

Геннадий посмотрел контрольную — все в порядке. Похоже, Семен человек добросовестный, написал, как надо. Ох-ох-ох! Элеваторы, уловители, помидоры какие-то… Доволен, аж светится, а всего и дел-то, что еще одну железяку запустили. Хотя, конечно… Как это он говорил? «Человек, приставленный к производству?..» Правильно. Вот и пусть стоит. Кому-то ведь стоять надо.

И еще… Бурганов ему нужен. Да-да! Бурганов, Княжанский, Шлендер, Машенька со своим щебетанием — все это люди, которые, худо-бедно, формируют общественное мнение: люди, на которых надо опираться, чтобы выйти вперед, к которым надо прислушиваться, чтобы не оказаться в хвосте. М-да… Сложную ты себе жизнь устроил, Геннадий Васильевич, только что делать? Объективные законы упрямы…

Пока он таким образом размышлял, Бурганов, прихлебывая чай, достал с полки альбом Петрова-Водкина, последнее приобретение Геннадия, раскрыл его на середине, вздохнул.

— Ты смотри! Неужели у Верочки брал? Надо и мне взять, если осталось… Вот как раз «Купание красного коня». Знаешь такую картину?

— Чепуха, а не картина, — хмыкнул Геннадий, несколько озадаченный: Петров-Водкин — художник трудный, его немногие жалуют. — Смещение перспективы. И вообще неграмотно. — Он искоса посмотрел на Семена. — Какое-то все круглое, не разберешь сразу.

— Сам ты… круглый! — со смехом, но не сердито сказал Бурганов. — Понимал бы!

— Где уж нам… — Геннадий тоже улыбнулся. Дурачить Семена ему расхотелось. Это не перед близнецами выкобениваться, как-то даже неприлично. — Родена хочешь посмотреть?

— Еще бы! Тоже в магазине?

— Да нет. Это так, случайно…

Много чего терял Геннадий за эти годы — о вещах и книгах даже говорить не стоит, но случалось, что в редкие минуты затишья он как за соломинку хватался то за сонеты Шекспира, то за гравюры Доре — несколько самых любимых книг и альбомов кочевали с ним по России, и к ним обращался он, когда было совсем уж плохо или, напротив, когда рассеивался на время зеленый туман, отступала беда, светлело за окном.

— Богато живешь, — сказал Семен, перелистывая страницы. — Интересуешься, выходит? Я вот тоже… Даже учился этому делу. Ну-ка, посиди минутку, я тебе на память твой профиль запечатлею. Бумага найдется?

— Только чтобы красивый был, — сказал Геннадий, протягивая ему блокнот. — Потом я тебя изображу. Обменяемся автографами.

— Рисуешь? Опять у нас с тобой совпадение. Может, ты еще и стихи пишешь?

— Чего нет, того нет, — покачал головой Геннадий. О стихах ему говорить не хотелось.