— Ты, Боря, все же человек гениальный! — возгласил Мишаня.

— Это широко известно, юноша, — небрежно ответил Борис, надел свое пальтишко, кепчонку и поднял воротник. — Ухожу от вас в ночь. И если приедет ко мне герцогиня де Шаврез, скажете: не принимают! Будет умолять, стойте на своем — нет и нет! И если начнет рвать на себе волосы, скажете: отбыл к герцогу Бургундскому!

Он козырнул, круто, по-военному повернулся, пристукнув кирзовыми сапогами, и вышел.

Почти каждый вечер он уходил бродить в одиночестве по Тверскому бульвару. И перед уходом непременно объявлял о таинственной герцогине де Шаврез. То герцогиня должна была приехать в карете к нам в общежитие, то говорил, что сам отбывает к ней, а если его спросит герцог Нормандский, пусть не ждет, а немедленно отправляется в монастырь святого Франциска: он знает зачем!..

Сначала мы посмеивались над этой детской игрой, потом привыкли и, как-то незаметно, включились в нее, сообщали Борису всякие подробности о пребывании у нас герцогини, о тайных беседах с ней разведчика Гриши, а также о появлении в алом плаще и со шпагой неизвестной фигуры, безмолвно удалившейся в сторону бульвара.

…Утром, когда мы проснулись, шкаф был пуст. Мы собирались на лекции, гадали, куда же девался наш гость, сожалели, что от вчерашнего пиршества не осталось ничего на завтрак. И тут в комнату ворвался Кустиков.

— Я торопился… Успел все-таки, очередь была, ребята. — Из своего чемоданчика он стал выгружать хлеб, масло, сахар, колбасу. — Давайте завтракать будем…

— Завтракать, пожалуй, будем, — согласился Борис. — Но благотворительность нам не подходит. Спасибо, конечно, за все, только разорять тебя мы не будем.

И все почувствовали себя неловко. Ну, для первого знакомства, скажем, он мог нас угостить. А так вот, каждый день…

Мишаня между тем принес чайник, и ребята стали молча садиться за стол. Сел и я, думая, что надо покончить с этими угощениями и что-то сказать Кустикову. Но Ленька меня опередил:

— Через день стипендия. Скажешь, сколько мы за все должны. И больше ничего не вздумай покупать. Понял?

Кустиков добродушно посмотрел на Леньку, сказал негромко:

— У меня есть предложение. Давайте жить коммуной. У вас нету сейчас денег, у меня — есть. Вот я вношу в общий котел за всех вас по одной большой купюре. Сколько нас? Раз, два, три… Пятеро? Я — шестой. Итого, кладу на стол шесть купюр. Это — фонд коммуны. И никто из вас никому ничего не должен. Просто я авансирую. Получите стипендию, каждый мне отдаст по одной такой купюре. Всего пять, шестую вношу за себя. Согласны?

Еще бы не согласиться! Ну, как же все прекрасно и, главное, просто. Он вносит, мы рассчитываемся. И никаких забот. Почему же никто не додумался до такой коммуны раньше? Нет, студенческий бог оглянулся на нас и послал своего ангела, этого Костикова, этого Вячеслава Мятежного с его доброй душой и светлой головой, покрытой пшеничными кудрями…

— Коммуна! — воскликнул Мишаня. — Слово-то какое? Чувствуете? Да я стихи об этом напишу!..

— Со стихами, юноша, пока подождем, — сказал Борис. — Надо подумать, как деньги практичней использовать. Что покупать? Сколько? Кому?

— Надо разработать устав коммуны, — предложил Ленька. — Утвердить права и обязанности коммунаров. Чтобы все было по высшей справедливости.

— Ты еще анкеты предложи, заявления, обсуждения кандидатур, — со спокойным ехидством начал Гриша. И вдруг взорвался: — Коммуна — это восторг, песня, гимн: ком-му-на! Правильно Мишанька сказал: стихи писать о коммуне хочется, а ты — устав! В армии мало тебе уставов было.

— Устав мы, конечно, разрабатывать не будем, — сказал Борис. — Но распределить обязанности надо. Кто за продуктами ходит, кто печку топит, кто… В общем, не так уж Леонид не прав, как вам, юноши, кажется.

Время подходило к девяти, мы заторопились в институт.

— Идите, ребята! Идите спокойно, — провожал нас Кустиков. — Я сегодня дежурить по коммуне буду. А придете, все распределим…

Когда мы вернулись, комната была прибрана, пол вымыт, на столе, покрытом чем-то похожим на скатерть, расставлены тарелки и котелки, горкой лежал нарезанный хлеб, а посредине возвышались кастрюли — большая и поменьше, пахло свежезаваренным чаем и чем-то домашним, не то печеным, не то жареным, от чего мы давно отвыкли.

Кустиков сварил суп с клецками, пшенную кашу с маслом, а в заключение, улыбаясь, похохатывая, принес из кухни сковородку, накрытую тарелкой. И когда открыл, мы не поверили глазам — домашние, все в масле, поджаристые, смотрели на нас блины!

— Ну, теперь скажите: сколько вы, каждый, в столовой тратите? — спросил сияющий Кустиков. — Сколько? Ну? А тут, считайте, вполовину дешевле!

— Да какое сравнение? — ораторствовал Мишаня. — Тут будущее человечества просматривается, в коммуне!..

— Да, в коммуне наше спасение, — согласился я. — Только в коммуне…

— А что будем все-таки обобщать? — поставил Ленька вопрос. — Что, кроме обеда, получат коммунары? Кто будет, например, покупать такую прозаическую вещь как мыло? Коммуна? А билеты в кино? А на трамвай? Тоже коммуна? Тогда мы прогорим с первой же стипендии: аппетиты возрастут, а чем удовлетворять? Тоже стипендией?..

— Да что ты нудишь? — рассердился Гриша. — Пока все идет замечательно, а там поживем — увидим.

— Такую возвышенную идею — коммуну! — ты хочешь обюрократить, — поддакнул Мишаня.

— Юные поэтические натуры, — вздохнул Борис, — что с вас взять? Не понимаете вы еще сложных законов экономики и человеческой психики! В общем, так: надо спланировать, что у нас будет. Надо многое предусмотреть, чтобы коммуна сплотила нас, а не рассорила. Ведь дело не в том, чтобы набить живот. Коммуна — великое достижение человечества и мечта передовых умов. И слово это нельзя опошлять. Все должно быть в чистоте!

— В чистоте! — поддержали мы дружно.

И после споров решили, что коммунары всегда и во всем действуют едино, сплоченно, без разногласий, и поддерживают друг друга, как на войне — сам погибай, а товарища выручай. Что же касается хлеба насущного, то коммуна обеспечивает коммунарам двухразовое питание — завтрак и обед. А если кто-то захочет еще и поужинать, то пусть ужинает хоть в ресторане «Арагви», но коммуна к этому отношения не имеет. Не финансирует коммуна бытовые, культурные и прочие нужды. Для бесперебойной деятельности коммуны создается фонд из отчислений от стипендии. И каждый коммунар вносит эти отчисления в строго определенные дни.

Я вместе со всеми влюбленно смотрел на Кустикова и готов был отдать — хоть сейчас! — всего себя для счастья коммунаров. И не знал, не ведал, какое жестокое испытание готовит мне эта коммуна.

На другой день, позавтракав коммунальной кашей, мы пошли в институт, а Кустиков, опять переночевавший в шкафу, остался дежурить. И опять был услужлив, заботлив, старался каждому угодить, посмеивался без всякой причины.

— Нет, — выпалил Ленька в разгар обеда, — так дело не пойдет. Он что, нанялся нам готовить? Ему что, больше делать нечего, как за нами ухаживать? И все, понимаете ли, молчат, всех устраивает такое положение!

Борис едва заметно усмехнулся:

— А ведь я ждал: кто из вас первый отважится? И не зря ждал, человек нашелся.

Было досадно, что этим человеком оказался не я. Ведь что-то чувствовал, что-то созревало и во мне, но слишком медленно. Да и что греха таить — очень уж хорошо было при Славкиных дежурствах, прав Ленька, устраивало, всех устраивало и меня тоже. А теперь вот стыдно!..

— Так Славка же добровольно… — начал было оправдываться Гриша, но Борис так выразительно посмотрел на него, что он тут же стушевался, сказав: — Так я что? Я ничего, как решите, так и будет…

— Бросьте, ребята, — примирительно сказал Кустиков. — Вам же на занятия ходить надо, а мне все равно день проводить — пень колотить, как у нас в совхозе один казах говаривал.

— С ним надо что-то предпринимать, — сказал я. — Старику рассказать о нем, что ли? Вдруг поможет? А?