Проходили одновременно и теорию и практику. В армии я немного занимался альпинизмом. Теперь пришлось быть и инструктором и конструктором. Сам учил, сам и практикой руководил. Привезли нас впервые, помню, знакомиться со скалами, с объектом. Впечатление такое — что тут страшного? Работа хорошая, снизу вверх смотрим, не так-то высоко. И когда на другой день получили снаряжение — веревки, тросы, ломики скальные, оказалось не так-то просто, как смотреть снизу. Когда поглядели сверху, многим пришлось туго. Один парень, здоровый на вид, спустился метров на десять вниз. Висит на канате. А под ним еще метров семьдесят пустого пространства до земли. Он и не смог дальше двинуться. Пришлось тащить его назад. Высота, как ни крути, восемьдесят, а то и девяносто метров. И еще один не выдержал: головокружение началось, когда работать пытался. А остальные чувствовали себя хорошо, с первого дня начали вкалывать на совесть. Главный инженер говорит: «Мне, ребята, вас не проконтролировать. Нету на такие работы ни нормы, ни положения об учете времени. Поэтому прошу — на совесть. Устал — отдохни, чтобы ноги не тряслись. Чтобы, самое главное, не сорваться оттуда- — технику безопасности непременно соблюдайте». А у нас и так, говорю, все на совесть работают.

Когда спустишься метров на пятнадцать — двадцать со скалы, тихо, ветру нету. Спустился еще — с Ангары тянет по скале, как по трубе. Один камень сбросишь, а он за собой еще десять утащит. Поднимается сильная пыль, хотя ветра почти нету. Поток воздуха от Ангары вверх идет. Поработаешь там с полчаса — ничего, а вылезешь на твердую почву отдыхать — поджилки трясутся. Веревка, конечно, веревкой, а на нее сильно не надейся. Посмотришь вниз — лететь далеко, там скалы с Ангарой. И страхуешь себя изо всех сил, со вниманием по всем направлениям смотришь. Камень, любой, сперва ногой попробуешь — не живой ли он? То есть живые камни такие, которые крепко не держатся, шатаются. И в любой момент такой камень, задень его или от сотрясения, может вниз загреметь. Вот эти живые камни мы и сбрасываем, чтобы обезопасить бечевник, проходящий внизу под скалами. Но сперва мы смотрим вверх — не задел ли чего веревкой? Потому что страшен не тот камень, который внизу.

Я, как и любой наш верхолаз, вооружен ломиком. Он пустотелый, из буровой стали, весом четыре килограмма, вроде ледоруба, если с альпинизмом сравнивать. Ломик служит и как ломик, и как надежный предохранитель. На него и опираешься, и прикрыться можешь, и как рычагом действуешь. Прежде чем столкнуть камень, мы принимаем снизу сигнал от наших товарищей — можно толкать или нет. Ведь внизу люди работают, машины ходят. Поэтому двое наших товарищей охраняют скалоопасный участок и сигнализируют нам. А еще два человека охраняют нас сверху, то есть травят или выбирают веревку, которой мы опоясаны. Если кто сорвется со скалы, то пролетит расстояние, которое ослаблено веревкой.

На скале гляди в оба, как на воде или на пожаре. Скалы — это стихия. Чуть что нарушил — плохо может кончиться. Пришел к нам, помню, новый, Миков. Я говорю ему — не залезай выше меня. А он увлекся, залез. Я тогда стоял на уступе. Он камень ковырнул, а по лощине камень не пошел, стукнулся, запрыгал — и на меня. Миков-то крикнул, а я смотрю — камень метрах в двух от меня. Деться некуда, смерть идет. Приник к скале, вжался в нее, камень мимо и прошел, задел только чуть. Смотрю на Микова, а он будто мукой обсыпан, белый весь.

Или еще был случай. Сковыривали мы тут одну каменную бабу, метров семь высотой. Качали ее, качали, стоит на скале, как на фундаменте. Толкаешь ногой — болтается, ходит, живая. Слезли вниз, убрали из-под нее камень, она и пошла. Едва отскочить успели. А там, пониже, еще одна баба стояла, кубометров на десять. Наша-то как пошла и нижнюю сшибла. Кубометров двадцать сразу свалили. Шуму, пыли было, как после взрыва. Увлекаешься этой работой, обедать забываешь.

Мы впоследствии перешли на более прогрессивный метод. Стали бурить вручную скалы. Инструмент простой — забурник и киянка. И взрывали при помощи бикфордова шнура. Заложишь заряд, шнур горит, а ты, как сумасшедший, вскакиваешь в укрытие. И тут взрыв. Эти взрывы позволили нам обрушивать в смену от двухсот до четырехсот кубометров скалы. И надо еще несколько тысяч кубов обобрать породы, чтобы не было никакого риска для движения людей и транспорта. За три месяца мы сделали оборку камня на протяжении двух с половиной километров над дорогой.

Потом перевели нас на врезку правобережного плеча плотины. Тут пришлось переквалифицироваться из монтажников-верхолазов в бурильщики. Здесь работа нам тоже по душе пришлась. Тоже на высоте семьдесят пять метров, только не вручную бурим, а пневматическими молотками. И люди приработались, притерлись друг к другу. Хочешь кому что-то сказать, а он и так уж понимает, что от него требуется. Без указания свыше старается выполнить. Эта работа живая, втягивает. Сидишь на скале, всю стройку, всю Ангару далеко видать. Уже обедать пора. А еще ни разу не перекурил, на скалы смотришь.

Ну, что у меня еще? Мне дали квартиру в доме Щ-4, засыпной одноэтажный домик. В квартире одна комната. Тесно. Три кровати поставили, и все. Кто зашел в гости — негде повернуться. Но уже не времянка, дом настоящий, кухня, коридорчик. Пожил — года не прошло, пришел из отпуска — получай, говорят, новую квартиру. Я особенно не просил, не добивался, жить и в такой пока можно, хотя и тесновато. Ну, как старому рабочему, мне дали секцию: две комнаты и к ним все, что полагается. С отдельным входом. Паровое отопление у нас. Правда, пока не работает, но будет работать.

Это одна сторона моей жизни.

Теперь — другая. Избрали меня членом парткомитета Управления основных сооружений, членом парткома Строительства. И уже второй год я член пленума горкома партии. Собственно говоря, не на плохом счету у руководителей Строительства. Как пошел по восходящей, так и иду…

И зарабатываю, можно сказать, неплохо. Но что — деньги? Как вода. Вышила эта гражданка накомодник — давай покупать комод. А раз комод, надо и шкаф. И то и се — и обставили всю квартиру. Настоящие-то гидростроители не особенно обзаводятся. Это народ кочевой. Кончилась стройка, поехали на другую. Но у меня совсем другой характер. Есть возможность — надо создавать себе удобства. А если и расстаться надо с этой обстановкой, бросить все, как у нас в Колыванове было, горевать, что ли? Новое заведем, слава аллаху, как говорят в Иране.

В выходные дни я мало-мало свободен. А в рабочие — то партком, то собрание, то заседание. В воскресенье мы всей семьей идем в кино. Это как закон. С ребятишками. И они уже привыкли, ждут. А еще я люблю читать художественную литературу. Эта гражданка не любила, приучил ее. Иду в библиотеку, беру книги: раз — на себя, два — на ее имя. Ну, и как соревнование у нас — кто больше хороших книг освоит. Она обскакивает меня. У меня и свои книги были раньше. Все в Колыванове сдал в профсоюзную библиотеку, берите, не жалко. И этим хозяйством не успел здесь обзавестись. Но буду. Для детей.

Я одно время, попервости, думал срок отработать и уехать. Мое мнение разбили. Нет, в решениях обкома партии не сказано, что на три года. Коммунисты, кто по призыву, работают до конца строительства. Да и самому теперь интересно. С первых палаток, с первых колышков начал строить. Как же уехать и не посмотреть, что в конце построим?

У меня родина в Курской области. Ездил я туда, смотрел, в гостях был. Ну, что, собственно? Хорошая сторона, теплая, хлебная. Только меня туда не тянет. Я в Сибири вырос, человеком тут стал. И дети мои пусть сибиряками будут. Край просторный, строек много, на их долю хватит… Нет, я теперь не подамся отсюда. К скалам здешним прикипел будто. Скала она тоже сходство с человеком в чем-то имеет. Ее дождями, водой обмывает, солнцам, ветром, разрушает. Она стоит. И падает, когда рванешь ее так, что удержаться невозможно. Рассыпается она и перестает быть скалой.

Об авторе