Если вино – оно давно уже превратилось в уксус. А вдруг это ром или мадера? Дольше всего, конечно, хранятся коньяк или водка, но на такой подарок судьбы я даже не рассчитывал.

Открыть пальцами эту крышку не удалось, а изо всех подручных средств – только хрупкий мобильник.

Пузырь теперь совершенно ничей, и я кинул его в свою сумку. Где-нибудь обязательно попадётся какая-нибудь штучка потяжелее!

Я присяду там, открою ею эту амфору – и поправлю пошатнувшееся здоровье!

* * * * *

Воистину, создатель этого чуда архитектуры, высокочтимый Дедал, постарался для царя Миноса на славу.

Но после торжественной сдачи Лабиринта в эксплуатацию он, на всякий случай, сбежал от него на Сицилию. И без него это гениальное сооружение неоднократно реконструировали: каменные стены накрыли мраморными плитами, а немного подальше – вполне привычной для меня кирпичной кладкой.

Перемещаясь так из эпохи в эпоху, я вступил в наше время, с его стандартными бетонными плитами и штукатуркой.

А вот тут, господа строители, можно предъявить вам всем мои законные претензии!

«По правилам противопожарной безопасности, в любом здании должно быть не менее двух выходов для эвакуации! Где тут огнетушители и вёдра, багры и топоры? Где указатели?»

Словно в ответ, появились и указатели.

Сначала это были простые пиктограммы, знаки, понятные даже пьяному ёжику: «Сюда нельзя!», «Сюда тоже нельзя!» и «А сюда тем более нельзя, дебил ты проклятый!»

Далее были надписи: за финикийскими и египетскими письменами следовали греческая графика и латиница. Латынь я понимал только в общих чертах: «Politica, Respublica, Finita la Commedia!»

И наконец, я увидел этот щит!

Но там из всего остался только огнетушитель: весь остальной инвентарь давно уже разворовали.

Этот козлиный баран меня ещё подождёт, а вот терпение моё совершенно кончилось!

Возопив в небеса о несправедливости судьбы, я стукнул той амфорой по этому красному цилиндру.

Она рассыпалась на мелкие кусочки, но ни вина, ни рома там не было!

На земле лежал какой-то кусок пергамента с коротким текстом на греческом: «Μην περιμένετε για μένα, μαμά, έρχομαι στον Μινώταυρο».

Мои познания в этой «лингве» ограничивались умением не путать приставки «нео» и «архео», отличать «альфу» от «омеги», и произносить в момент оплаты очередного штрафа это великое слово: «Демократия!»

В сердцах я пнул ногой всё, что осталось от вожделенного сосуда, сунул этот свиток козлячей шкуры к себе в сумку, и попёр дальше.

* * * * *

Надписи на стенах были всё более и более изощрённые.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что я тут не только не «третий», а даже и не «сто второй».

Американцы здесь обязательно бы нацарапали: «Kiss my ass, Mr.President!», немцы: «Nazis – raus!», а наши постарались бы от души: «Здесь были Киса и Ося!», «Спартак – чемпион!», «Петя – лох!», и все они единодушно упомянули бы чисто мужской орган.

Некоторые из таких посланий потомкам были довольно длинными.

Наверняка, что-то вроде: «Деметрий, сын Афрания из Итаки, шлёт прощальный привет Полуэкту из Микен».

Но это были всего лишь мои догадки, и я сфотографировал парочку таких «граффити», выбирая изо всех них «подлинее, поширше, и по-экзотичней».

Если эта падла меня всё-таки сожрёт, он сумеет сохранить все секреты своего Лабиринта в тайне, проглотив заодно со мной и этот телефон.

И ведь не додумался же, гад, хотя бы повесить знаки с перечёркнутым фотоаппаратом!

Да в конце концов, покрась эти стены заново, «бычара»!

Но скорее всего, он специально оставлял эти послания в назидание всем будущим жертвам, потому что в одном месте изображение гигантского фаллоса было тщательно замазано, и если бы его ремонтники не схалтурили, так бы оно и кануло в Лету.

Штукатурка там обвалилась, и мир вновь смог увидеть всё торжество мужской потенции!

А археологи XXVII века, которые найдут этот шедевр живописи рядом с моей челюстью и остатками черепа, будут очень долго спорить между собой о смысле этого послания!

* * * * *

Лабиринт опять усложнялся, и чтобы преодолеть один узкий участок, мне пришлось переворачиваться вверх тормашками.

«Гадский Мёбиус, ты тоже продался Минотавру?»

Я совсем выбился из сил, и когда дополз до перекрёстка, где было три правых и два левых поворота, решил сдаться на милость победителя:

– Ты победил меня, Критинянин!

Тут мне припомнилась байка про двух лягушек, попавших в банку со сметаной.

Первая, пессимистка, сразу расслабилась, и впала в анабиоз. А вторая, оптимистка, стала энергично работать лапками, и в конце концов, превратила всю сметану в масло.

Мораль сей басни такова: «Борись до последнего, и ты непременно спасёшься!»

История умалчивает о том, что произошло дальше: именно оптимистка тогда и погибла!

Возле опрокинутой банки её ждала не бригада реаниматоров, а прибежавшая на запах сметаны лисица. Она схватила в зубы лёгкую добычу, и понесла её своим лисятам.

А вот пессимистка как раз-то и выжила: пока другая взбивала сметану, потратив на это все свои силы, она отдыхала. Затем она подпрыгнула, вылезла из банки, осмотрелась по сторонам – и понеслась в сторону родного болота.

Правда, школьный учитель по биологии мне говорил: лягушки могут жить без воздуха трое суток, и ни в молоке, ни в сметане утонуть не могут, а крестьяне во многих странах специально запускают их в молоко, чтобы оно не скисало.

* * * * *

Итак, мне опять направо, но куда именно: направо вверх, направо прямо или направо вниз?

«Минотавр! Ты даже не полубык, а вообще: полный козёл!»

Я плюнул три раза через левое плечо, и пошёл направо вверх.

Почему именно туда?

«Интуиция, господа!»

Она мне подсказывала:

«Down»: черти, Ад, заблудившиеся спелеологи, откопавшиеся от завалов рудокопы.

«Same level»: такие же бедолаги, как я, только проходят они этот уровень семисотый раз.

«Up»: ухмылки на рожах тех «Омоновцев»: «Мы тебе добра желаем, в землю пихаем! А ты зло мыслишь, на поверхность лезешь! Вали назад!»

Я выбрал последнее.

* * * * *

Сколько времени я шёл по этому тоннелю, опять было неизвестно!

Но, в конце концов, я очутился в коридоре вполне современного здания, где были даже фонтанчики для питья!

На всех стенах висели указатели со стрелками: «To Minotaurus».

В Италии все дороги ведут в Рим, здесь же они все вели к этому гибриду.

«И зачем надо было всё так усложнять? Построил бы тут нормальное шоссе, прямиком к своей пещере, садист ты парнокопытный! Все равно всех потом сжираешь!»

За всеми перемещениями приговорённых к смерти здесь следили уже электронные камеры.

И вот она, долгожданная цель: массивная дверь с кожаной обивкой и медной табличкой:

«Δρ Μινώταυρος, φιλάνθρωπος[33]».

* * * * *

Её обивку, похоже совсем не задубливали, а старые куски, по мере износа, просто срывали, покрывая новыми.

На одном из таких фрагментов я сумел разглядеть какого-то дракона, а на другом – витиеватые японские иероглифы. И на меня приятно повеяло ностальгией, когда я увидел надпись на русском: «Не забуду мать родную!»

Под табличкой были и какие-то гравировки на различных языках, совсем непохожие на расписание приёмных часов этого гада.

Пропустив арабскую вязь, клинопись и квадратное письмо, я нашёл единственный текст на кириллице: «Просим не выделять газ!»

Звонка под табличкой не было, и я забарабанил в эту дверь, сначала кулаками, а потом и ногами:

– Чего заснул, бычара? Отворяй свои ворота!

Мне и не думали открывать: наверное, у Минотавра было совещание.

В раздумье я запалил сигарету, но тут же из какого-то встроенного динамика раздался трубный глас:

– Ты что, дебил, читать не умеешь?