Ридигер разделил полк на три части, и подполковник Силин повел четыре эскадрона второго батальона через яр, первый батальон атаковал выстроившиеся в линию два французских полка с флангов. Генерал Сен-Женье, командовавший французской бригадой, приказал части конных егерей спешиться, и они открыли огонь по наступающему батальону Силина.

Кульнев, присоединившийся к полку, наконец, дал сигнал решительной атаки. Песчаная равнина вздрогнула под копытами двух тысяч коней, густая пыль взметнулась вихрем, воздух наполнился звуками труб и боевым кличем мчащихся на врага гусар.

Ярость клокотала в горле, горячим дыханием обжигала грудь. Войцех отчаянно рубился с выехавшим ему навстречу французом, сабли свистели, рассекая воздух, сшибались с оглушительным лязгом, звенели тревожным набатом. Йорик, перебирая тонкими ногами, чувствовал каждое движение колен всадника, словно в манеже вынося седока на выгодную для удара позицию.

Дважды французский клинок мелькнул у самого лица Шемета. Дважды Йорик, почувствовав опасность, грозящую седоку, отпрянул в сторону, выводя Войцеха из-под удара. Грохот битвы, пистолетные выстрелы, лязг сабель, французская и русская брань доносились до корнета, словно сквозь вязкий туман, пыль, взметавшаяся от конских копыт, закрывала от него общую картину сражения, и только стремительные взмахи вражеской сабли приковывали к себе взор.

Француз нанес рубящий удар сверху, сабля со страшной силой опустившаяся на луку седла, на мгновение застряла в ней, и Войцех с размаху разрубил плечо противника. Кровь из задетой ударом шеи хлынула фонтаном, теплая струя окатила грудь Шемета, обрызгав разгоряченное лицо.

«Пропал доломан, к чертям пропал», — мелькнула шальная мысль, и Шемет развернулся, выискивая себе нового противника. Француз, которого он сразил, уже рухнул с коня под ноги Йорику, чудом успевшему перескочить через труп.

Французский капитан, разъяренный смертью своего товарища, бросился на Шемета, на полном скаку взмахнув саблей. Кони сшиблись грудью, Йорик покачнулся, но устоял. Окровавленная сабля Войцеха со звоном встретила удар, чуть не вывернув корнету кисть. Йорик заржал, пытаясь укусить вороного французского жеребца, капитан, пытаясь одновременно удержать коня и увернуться от замаха сабли Войцеха, покачнулся в седле, выпустив узду. Шемет ударил француза плечом, сшибив его с лошади. Тут же соскочил на землю, приставил острие сабли к груди не успевшего опомниться противника.

— Сдаюсь! — француз бросил саблю к ногам Войцеха. — Я — капитан Мате и ваш пленник, господин корнет.

— Возвращайтесь в седло, мсье, — кивнул Войцех, забирая пистолеты из седельных сумок капитана.

Кольцо гусарских эскадронов уже сжалось вокруг французской бригады, приведенной, к тому же, в изрядное замешательство, поскольку не только Войцеху повезло захватить пленного. Корнет Глебов отличился в тот день, захватив самого генерала Сен-Женье. Французы, окончательно смятые Гродненскими гусарами, после отчаянного сопротивления бросились врассыпную по направлению к деревне Черновой.

Вся дорога от берега Двины и до самой Черновой была усеяна трупами. Поражение, нанесенное французам, было полным. Но Кульнев, узнав от пленного Сен-Женье, что большие силы неприятеля движутся по направлению к Друе, отказался от преследования и приказал полку вернуться в Дрисский лагерь.

Войцех возвращался в лагерь, ведя в поводу коня своего пленника. Сенин, потерявший друга из виду в гуще боя, подъехал к нему.

— Да ты весь в крови, Шемет! — с тревогой заметил он. — Уж не ранен ли?

— Я-то цел, — вздохнул Войцех, — да вот доломан… Как думаешь, Онищенко сумеет его отчистить? Ведь провоняет весь. А другого у меня нет, только парадный.

— Странный ты, Шемет, — усмехнулся Сенин, — но, кажется, я тебе уже об этом говорил.

Бой под Клястицами

С третьего по семнадцатое июля отряд Кульнева медленно отходил, прикрывая отступление Первого отдельного корпуса графа Витгенштейна. Арьергард продолжал беспокоить французов неожиданными налетами и лихими кавалерийскими атаками, неизменно возглавляемыми Гродненским полком. К середине месяца на счету полка был десяток пленных офицеров и почти две тысячи нижних чинов. Не считая захваченного обоза с боеприпасами и провиантом.

Бивак каждую ночь разбивали на новом месте. Пока Онищенко ставил палатку для своих офицеров, Войцех лично чистил скребницей и щеткой Йорика и Супостата, серого жеребца с новороссийского завода Мелиссино. Стешу, донскую кобылу, неутомимо таскавшую битком набитые баулы с пожитками, чистил денщик. Доломан спасти удалось, только шелковые шнуры на груди так и остались кремовыми, но Войцех, вдали от начальственных глаз, облачался в форменный зеленый сюртук и фуражку вместо кивера. А то и вовсе разъезжал в одной рубашке — жара стояла страшная. Доломан надевал только когда посылали в разъезд или в пикет, а ментик прочно занял место в одном из баулов.

После одного из таких столкновений, не принесшего никому решительной победы, маршал Удино, командовавший Вторым Армейским корпусом, наступавшим по дороге на Санкт-Петербург, занял деревню Клястицы с двадцатью восемью тысячами солдат. Генерал Витгенштейн, зная о растянутости французских войск, решился задержать его в этой деревне, несмотря на численный перевес неприятеля. В распоряжении графа было в общей сложности шестнадцать тысяч солдат и семьдесят орудий.

Корпус выдвинулся из Рассиц семнадцатого июля. На следующий день авангард, предводительствуемый Кульневым, перешел реку Свольню, направляясь к Соколищам через Якубово. Переправа шла медленно, гусары переводили коней по шаткому мосту в поводу, эскадроны в боевом порядке выстраивались на берегу в ожидании своих товарищей.

В это время Удино прибыл в Клястицы и, не имея сведений о русских войсках по причине сильно заросшей лесом местности, расположил свои войска лагерем, выдвинув авангард к деревеньке Якубово. Между тем Кульнев выслал на разведку два эскадрона по дороге, ведущей через Ольховский лес. Французы не ожидали нападения, при виде выехавших из леса фланкеров они бросились к оружию. Забили барабаны. Из господского дома, занятого штабом корпуса, выскочил сам маршал Удино с бритвой в руке, гусары застали его врасплох.

Встреченные залпом французских ружей эскадроны отступили в лес, где уже строилась в боевой порядок пехота. Прискакавший к выходу из леса Кульнев повел батальоны в атаку всеми силами, стараясь вытеснить неприятеля из Якубова.

Гусары остались в резерве, лесистая местность делала невозможной атаку кавалерии в полную силу. Войцех, сжимая поводья Супостата, чуть не дрожал от нетерпения. Первая победа, одержанная две недели назад, раззадорила его, и он то и дело тянулся к эфесу сабли, проверяя, легко ли она ходит в ножнах.

— Навоюемся, еще, ясновельможный пан, — ухмыльнулся в густые усы вахмистр Окунев, ветеран шведской кампании, — торопиться некуда.

Войцех пожал плечами и вытащил из седельной сумки томик Апулея, пытаясь отвлечься от тревожных дум. Не вышло. Он оглядел своих гусар — всадники сидели в седлах, как влитые, на суровых лицах читалась готовность немедля вступить в бой.

«Ясновельможным» Войцеха гусары прозвали за графский титул, которым взвод гордился, и отсутствие прилагающегося к нему шляхетского гонора. На биваке Шемет ел из солдатского котелка, ковенский мед, хранившийся до случая у Онищенки, заменял уставной чаркой водки, а, главное, со вниманием относился ко всем бедам своих гусар — от седельных потертостей до содержимого того самого котелка, за которое готов был сражаться с прижимистыми обозными интендантами столь же яростно, как с Бонапартом.

Прозвания у командиров были не редкостью. Но мало кого нижние чины осмеливались назвать так в глаза, даже если прозвище было не обидным. Войцех поначалу терзался сомнениями, не роняет ли себя в глазах рядовых, допуская подобную фамильярность. Но после нескольких стычек, в которых гусары отважно бросались за ним в бой, а в случае опасности соперничали за право прикрыть командиру тыл, решил, что никакого урона офицерской чести в этом нет, и принимал такое обращение с легкой иронической улыбкой.