Шемет потерял аппетит и сон, на дружеских пирушках пил молча и много, но ни вино, ни жженка не помогали даже ненадолго избавиться от измучивших его сомнений. Поделиться своими мыслями он тоже не мог, даже с Сениным, это означало бы переложить ответственность за непростой выбор на друга. Под глазами у Войцеха залегли синяки, щеки ввалились, на плацу, где ротмистр Кемпферт учил молодых офицеров сабельной рубке, корнет нередко пропускал даже самый простой удар.

Сенин, заметивший, что с другом творится неладное, разжился у старосты бутылью доброго ковенского меда и вытащил Войцеха на разговор по душам. После третьей чарки Шемет немного оттаял и разговорился, но совсем не о том, чего ожидал поручик.

— Недолго осталось, Миша, — тихо сказал Шемет, задумчиво потягивая трубку, — скоро узнаем, для чего живем. Для битвы, для славы… Довольно ли этого, чтобы придать жизни смысл?

— С чего ж не довольно? — пожал плечами Сенин. — Умереть за Отечество — вот славная смерть.

— Так уж сразу и умереть? — улыбнулся Войцех. — А если живы останемся? Для чего?

— Далеко заглядывать не будем, — покачал головой Сенин, — но и на мирном поприще можно Отчизне послужить.

— Хорошо тебе, Миша, — вздохнул Войцех, — просто. А мне как? По отцу я литвин, по матери поляк, по воспитанию русский. Это если французские романы да римские анналы со счетов сбросить. Вскормила меня жмудская мамка, батюшка на немецкой философии взрастил. Войны меняют границы. Мединтильтас то под Речью Посполитой был, то под Российской Империей. Теперь вот — под Пруссией. А с места ведь не сдвинулся. Нет, Миша, не граница человека делает — мысли, убеждения, вера…

— Во что ж ты веришь, нехристь жмудский? — усмехнулся Сенин.

— В товарищей своих. В коня да саблю. Пока хватит. Но я найду, Миша, я найду…

— Странный ты, Шемет, — улыбнулся Сенин, разливая мед в чарки, — но я, почему-то, в тебя верю.

После ночной беседы Войцех слегка успокоился, хотя так и не сделал окончательный выбор. Но дело решилось само собой. В воскресенье он обедал у Кульнева, щами, кашей, курицей и парой чарок водки — генерал жил скромно. После обеда заглянул в офицерское собрание, обсудил с ротмистром Кемпфертом планы на неделю и направился домой, в Ольсяды. Проезжая мимо постоялого двора на главной площади Тельш, он заметил громоздкую черную карету, почему-то напомнившую ему катафалк и вызвавшую весьма неприятные чувства. Но по дороге выбросил ее из головы. Снег сверкал в лунном свете, дорога белой лентой стелилась под ноги Йорику, на душе было легко.

Уже перед самыми Ольсядами однажды слышанный звук заставил его резко остановить коня и соскочить на землю. Просвистевшая мимо уха пистолетная пуля. На этот раз стреляли сзади, и Войцех бросился к ближайшим кустам, в надежде захватить врага прежде, чем тот успеет перезарядить пистолет. Но опоздал.

В кустах с перекошенным от ужаса лицом лежал пан Азулевич и глядел на луну мертвыми глазами. Войцех не сразу понял, что ему показалось странным в позе трупа. А когда разглядел — охнул от удивления. Толстая шея пана была перекручена, словно веревка, на полный оборот, а на висках виднелись синие следы чьих-то пальцев.

Расследование показало, что в ту же ночь из Тельшинского уезда исчезли пан Тадеуш Рыльский и еще несколько шляхтичей, присутствовавших на достопамятном обеде у Азулевича. Но таинственного незнакомца, расправившегося со шляхтичем, найти так и не удалось. Более того, к месту засады вели только следы покойного — ни человечья нога, ни конская подкова не коснулись белизны свежевыпавшего снега.

Войцех, уже потом, вспомнил, как с куста вспорхнула не по сезону объявившаяся летучая мышь и, взмахнув распростертыми крыльями на фоне полной луны, скрылась в ночной темноте. Но как приложить это странное событие к мрачному происшествию так и не сообразил, и решительно выкинул его из головы.

Одиннадцатого июня 1812 года Великая Армия Наполеона перешла Неман.

Пикет из десяти гусар, которым предводительствовал корнет Шемет, выехал на разведку к Неману в час пополуночи. Дорога к реке пролегала через лес, но уже издалека гусары заслышали лязг оружия, конское ржание, возбужденные голоса людей. Они остановились на опушке, все еще скрытые деревьями и ночной темнотой. На правом берегу уже собирались стрелки легкой пехоты, прикрывавшие переправу своего полка.

— За мной! — скомандовал Войцех. — В галоп! Марш-марш!

Пикет вырвался из леса, остановился в ста шагах от неприятеля. Войцех выехал вперед на несколько шагов. От волнения першило в горле, но он выпрямился в седле и выкрикнул по-французски:

— Кто идет?

— Франция! — ответил офицер, возглавлявший стрелков.

— И что вы тут забыли? — насмешливо спросил Шемет.

— Увидите, черт возьми!

Войцех махнул рукой, четверо фланкеров, вооруженных кавалерийскими штуцерами, дали залп в сторону неприятеля, более, чтобы обозначить свои намерения, чем действительно надеясь поразить кого-то из французов. Войцех развернул коня, и пикет галопом удалился по направлению к Ераголам, где в то время находилась главная квартира полка.

В последующие дни полк, по приказу командующего армией генерал-лейтенанта графа Витгенштейна, отступал в арьергарде, прикрывая отход армии к Вильно и тревожа противника непрерывными кавалерийскими налетами на передовые части. 16 июня разъезд Шемета наткнулся на неприятеля в семи верстах от Двельтова и немедля донес Витгенштейну, расположившемуся в Вилькомире.

Дважды эскадрон, возглавляемый ротмистром Кемпфертом, опрокидывал неприятельские колонны, но каждый раз отступал по приказу Кульнева, не спешащего ввязываться в бой до перехода Свенты основными силами.

Фланкеры, под командой штабс-ротмистра Остроградского, рассыпались по направлению к противнику. Поручикам Белявскому, Постерсу и Сенину было доверено командовать группами конных стрелков. Войцех с легкой завистью проводил друга взглядом, разворачивая свой взвод в сомкнутый строй. Впрочем, Кемпферт поставил их в первые ряды эскадрона, и надежда уже в первом бою стяжать себе толику славы не оставляла корнета.

Когда вся пехота перешла на левый берег реки, эскадроны двинулись в атаку. Батальоны с двух сторон ударили на неприятельскую пехоту, опрокинув ее и отогнав на версту от Свенты. Войцеху, летящему впереди эскадрона, так и не пришлось на этот раз обагрить свою саблю французской кровью, кони сами смяли ряды противника и понеслись вперед, гоня перед собой вопящих от ужаса французов. Рядом с корнетом скакал ротмистр, с каждым мигом всё бледнея в лице, еще в самом начале боя пистолетная пуля попала ему в ногу. Войцех, заметив, что командир чуть не падает с коня, придержал Йорика, пытаясь придти к нему на помощь.

— Оставьте, корнет! — сорванным голосом прохрипел Кемпферт. — Гоните их! Гоните!

Но в этот миг трубач заиграл отбой. Кульнев, убедившийся, что армия оставила Вилькомир, дал приказ отходить.

После Вилькомирского дела полк, следуя за корпусом Витгенштейна, продолжал отходить, и 29 июня, пройдя по левому берегу Двины, остановился напротив Дрисского укрепленного лагеря. 3 июля Кульнев выслал на рекогносцировку сотню казаков и Гродненский полк под командой подполковника Ридигера. Ридигер со своими гусарами подоспел, когда казаки уже выбили неприятельские аванпосты из Друи, следуя за ними до села Оникшты, где расположилась французская бригада.

Войцех с нетерпением наблюдал, как французы, заметившие русских фланкеров, погнались за ними до самых песчаных горок, у которых находились основные силы полка.

— В карьер! — раздался зычный голос Ридигера. — Марш-марш!

Четыре эскадрона бросились на неприятеля, погнав его к деревне Литишки, где французы, собравшись, перестроились в четыре колонны, развернувшиеся навстречу мчащимся на них гусарам. Неприятельская конница расположилась на горках за глубоким крутым рвом, впереди деревни.